– Дурак ты дурак, – продолжал гнуть свое новый надзиратель. – Зачем парнишек мне покалечил? Где я теперь таких найду? С переломанными руками-ногами какие из них охранники? Я же с благой целью тебя пригласил, помочь хотел, а ты с порога обзываться начал, ерунду всякую плести, драться полез…

Дорофеев наконец открыл глаза, вернее, глаз, поскольку второй так заплыл, что его обладатель вообще сомневался в наличии этого ценного оптического инструмента. И нельзя сказать, что вид склонившегося над ним Афанасия, все еще шмыгающего носом, распухшим, красным, как свекла, и свернутым на сторону, его не порадовал: ссадины на лбу и щеке, траурные круги вокруг обоих глаз, превратившихся в щелки, – отличный результат одного-единственного броска телохранителем-недотепой.

– Мне вот переносицу, наверное, сломал…

– Не ври, – выплюнул Сергей выбитый зуб, слава Всевышнему – и без того искусственный. – Я тебя, зараза, даже пальцем не тронул. Качков себе подбирай лучше. Хороший секьюрити покалечить хозяина даже мертвым себе не позволит.

– Ладно, дело прошлое, – покладисто согласился харон. – Ну что – помиримся? Посидим, побеседуем, как старые друзья…

– Опять врешь. Друзьями мы с тобой никогда не были.

– Ладно, ладно… Поклянись, что драться не будешь.

– Чем я тебе поклянусь? – Настойчивость мерзавца настораживала: ему явно что-то нужно было от Сергея. – Ну, клянусь…

– «Ну, клянусь…» Не впечатляет. Ты чем-нибудь дорогим поклянись.

– Ну, мамой клянусь.

– Ха! Далась мне твоя мама! Может, ее и в живых давно нет! Нет, серьезным чем-нибудь клянись, важным.

– Жизнь моя тебя устроит?

– Жизнь твоя сейчас не стоит паршивой веревки, которой ты связан, – вздохнул от такой недогадливости Харюков. – Вдруг тюкнешься головкой ненароком? Жизнь она, фьюить – и вылетит.

– Что еще? Детей у меня нет, дом ограблен…

– А ты подумай, подумай…

– Ромка…

– В точку!

«Но искать ее не нужно…» – ввинтился в уши нечеловеческий голос…

* * *

– Так это ты их нанял? – понимающе покивал головой Сергей, сжимая и разжимая кулаки. – Мразь…

Его все-таки развязали, хотя теперь за креслом, где он сидел, стояла пара наименее пострадавших телохранителей с дубинками наготове. Эта мера предосторожности бывшего десантника не очень-то беспокоила – при надобности он переломал бы деревяшки о головы их хозяев, но, пока существовала возможность спасти бедную Ромку, стоило прикинуться мирным и покладистым.

– Ты поклялся! – Харон опасливо отодвинулся и положил ладонь на рукоятку кинжала, пользоваться которым вряд ли умел.

– Ладно, не дрожи… Обещал не трогать, значит, не трону. Ты украл Рамоон?

– Ну, не совсем я… Но я знаю, где она.

– Чем докажешь?

– Вот эта вещица тебе знакома? – Афанасий покрутил в воздухе звонким браслетом с лодыжки пропавшей. – Узнаешь?

– И что тебе нужно за ее возвращение?

– А ты не догадываешься?

«Вот все и встало на свои места. Хреновый из тебя коммерсант, Серый… Теперь остается выбрать лишь одно из двух: секрет искусственного камня, с которым ты носишься, как дурак с писаной торбой, но раскрыть который может любой более-менее соображающий и умеющий анализировать человек, или славная девушка, лучше которой для тебя в мире нет. Ни в этом, ни в том – будущем…»

– И если я тебе все расскажу, ты мне ее вернешь?

– Клянусь! – торжественно поднял вверх руку дьяк. – Святым животворящим крестом клянусь!.. Но если ты такой недоверчивый, могу поклясться головой.

– Да уж… Твоя шкура тебе, слизняк, дороже всего… Повидаться с Рамоон можно?

– Ну, ты даешь! Нет, баш на баш, по-честному.

– По чесноку, так по чесноку… Бери бумажку, записывай…

– Э-э-э… Нет, прямо на моих глазах замесишь свой камень, все порошки в нужной плепорции насыплешь, а я все подробно запишу. Вот тогда получишь свою девку.

– В пропорции, чмо неграмотное.

– Неграмотное, так неграмотное, – покладисто согласился дьяк. – Главное, что ты у нас грамотный…

* * *

– И это все? – недоверчиво постучал ногтем харон по бугристой поверхности большого блока, родившегося только что на его глазах и при живейшем участии. – Это и есть твой чудо-камень? Так просто?

«Ноги бы тебе залить в этом „камне“, – в сердцах подумал Сергей, – да в Нил… А еще лучше – опалубку побольше и целиком…»

– Что ж ты сам не додумался, если это так просто? – огрызнулся он.

– Я не по этой части, – развел руками Афанасий.

– Знаем, знаем: по подставам ты мастер да по казнокрадству… Ладно. – Дорофеев чувствовал, что ему уже просто физически невозможно находиться рядом с этой ехидной в человеческом облике. – Давай сюда Рамоон и считай, что мы в расчете.

– А я разве обещал ее тебе подать на блюдечке? – изумился дьяк, аккуратно пряча за пазуху драгоценный рецепт, записанный не на папирусе, а – для вящей сохранности – на пергаменте. – Помнится, уговор был о том, что я только скажу, где она.

– И где она? – напрягся Сергей, чувствуя, что его провели.

– Где? Да откуда я знаю? – развел руками старший надзиратель, торопливо отступая за спины напрягшихся телохранителей. – Скажу только, что продали ее не то шведам, не то датчанам… Варягам, одно слово. Так что ищи ее…

Дорофеев прыгнул вперед молча, не дослушав подлых речей. Двое тупых качков против сержанта ВДВ – плевое дело. И достал бы цыплячью шейку вытянутой рукой, если бы не предательская подножка…

– А вот теперь можете убивать, – довольно потер ладошки харон, при виде того, как вышибалы деловито месят упавшего. – Хотя… Стоп! Лепту его не разбили?..

Забрав маску избитого в кровь изобретателя и снятый с шеи амулет – здоровенную подвеску на цепочке, с которой тот никогда не расставался, – Харюков аккуратно спрятал это добро и распорядился:

– А падаль эту вышвырните где-нибудь за городом, чтобы не воняла. Теперь он никто и звать его – никак… Если выживет – пускай идет на край света искать свою девку.

Сколько ангелов можно разместить на острие иглы?

Любимая загадка Торквемады

Такетх шарил по давным-давно перевернутым сверху донизу погребальным камерам, отшвыривая в сторону бесполезные побрякушки из «желтого металла», кули с пряностями, свертки драгоценных материй, за которые уже принялась вездесущая моль… Запасы еды, поначалу казавшиеся неисчерпаемыми, давно оскудели, а питья – практически иссякли.

Несколько недель заключенные гробницы ели пищу, на которую в иное время и не взглянули бы, а пили – того меньше. Пиршества первых дней, когда обоим казалось, что все – жизнь кончена и тянуть существование в подземелье нет смысла, безвозвратно канули в Лету.