потом и третьего и четвертого. Они благосклонно принимали свою смерть, никто не сопротивлялся. Они были даже рады, что стали жертвоприношением Священным револьверам. Безоружные стражи подняли тела мертвых и уложили их на алтарь, вокруг девушки. Она заорала от ужаса. Если бы ее не держали, она тот час же ринулась бы бежать. Теперь жрец с ножом в руке медленно подходил к алтарю. Девушка уже не просто кричала, она захлебывалась собственным криком, в нем было столько ужаса и отчаяния, что у меня самого затряслись и руки и ноги. А жрец подходил все ближе и ближе. Вот он уже у алтаря. Я всеми силами хотел вновь закрыть глаза, думая, что сейчас-то он одним взмахом ножа убьет девушку. Но это было бы слишком легкой смертью для нее. Судьба уготовила ей другую участь. Более страшную… Ужасную… Жрец вновь одним взмахом распорол живот мертвому стражу, что лежал в изголовье девушки. Из раны полезли кишки, хлынула кровь, вперемежку с содержимым его желудка. Жрец поднял голову девушки, и запихал ее в распоротый живот… Она стала задыхаться. Давиться кровью и кишками. Но жрец не отпускал ее, до того самого момента, пока и она не умерла… Я побежал по туннелю назад в монастырь. Рухнул в церкви на колени и молился, молился, и молился. Всем известным мне богам. Всеми известными мне молитвами… А после я блевал и блевал… До того самого момента, пока вместо содержимого желудка из моего горла не хлынула кровь…

Стас закончил свой второй рассказ. Его лицо было бледным. Собравшись с силами, он продолжил.

– Я еще несколько раз ходил к тому залу. Жертвоприношений больше там не видел, но другие церемонии время от времени проходили. Например, однажды, я видел церемонию инициации – когда принимали новых членов церкви. В зале постоянно находятся четверо хорошо вооруженных стражей. Они же остаются там и на ночь. Меняются они раз в сутки. Я думаю, что стражи в зале ночью спят. Больше им там делать то нечего. Жрец и другие посетители приходили в их храм, если его можно так назвать, только днем.

Стас вновь замолчал. Путешественники поняли, что больше ему рассказывать не чего.

– Господи, – не удержалась от восклицания Елена. – Что у вас тут вообще происходит? Это уже третья известная нам церковь в одном месте!

– Ты покажешь нам, где хранятся священные револьверы? – спросил в свою очередь Володя. Его мало беспокоило, сколько тут церквей, пусть хоть в каждом доме будет своя.

Верховный жрец монастыря думал.

– Если я вам покажу это место – то тогда мне придется уйти из города!? – он, то ли спрашивал, то ли утверждал. Путешественники не стали ему отвечать. Еще не много подумав, он сказал: – Нам понадобится оружие, где же нам его взять?

Елена и Володя отметили про себя это «нам». Он им поможет, теперь они не сомневались.

– Мы знаем, где взять оружие. С тебя – кувалда!

– Это мы запросто организуем! – улыбнулся Стас, сейчас он всем своим видом напоминал Леопольда.

8.

Путешественники двигались за Стасом по плохо освещенному тоннелю.

Чуть ранее, они рассказали ему свой план. Им нужно было забрать из церкви в городе свое оружие. Они показали Стасу расписку. Он подтвердил, что знает эту церковь, и священника этой церкви. Также Стас выразил желание им во всем помогать. Он чувствовал, что возможно, это и есть его Путь, его возможность помочь достижению цели, исполнить то, о чем говорил его дед. Стас загорелся желанием вернуться домой, вновь увидеть родителей, попытаться застать своего деда живым, вновь поговорить с ним, вспомнить детство, и прикоснуться к великой тайне. Он удивился, когда Елена рассказала ему о церкви Призывающего. Он о ней ни чего не слышал. Его, вступить в нее, не приглашали.

С этого момента Стас стал одним из путешественников. Он быстро завоевал их доверие и расположение.

Жрец нравился Елене. Уже ни как друг, но как мужчина. Она все чаще замечала, как робеет в его присутствии, краснеет и не может ответить на элементарный вопрос. Стас вроде бы пока ни чего не замечал. Трудно было сказать, нравится ли девушка ему.

Зато Володя заметил все. Он жестко реагировал на любые расспросы Елены о Стасе. Пытался присутствовать на всех встречах девушки и жреца. Пытался не дать им остаться наедине. Елена смеялась и спрашивала:

– Ты ревнуешь меня к нему?

Володя ни чего не отвечал, но было видно, как он злится еще больше.

Впрочем, Елена и Стас были знакомы еще совсем не много для того, чтобы у них успели зародиться какие-то чувства. Да и Стас не давал поводов для ревности: всегда галантный, учтивый и холодный для проявления чувств.

Вот и сейчас, в тоннеле, Елена хотела идти за Стасом, но Володя, молча и бесцеремонно, вклинился между ними, объясняя это тем, что в случае драки Елене лучше быть позади. Девушка не возражала, она понимала всю опасность вновь затеянной ими игры, она понимала, что с некоторых пор Володя проявляет к ней вовсе не дружеские, не приятельские чувства.

– В церкви точно не будет стражей? – в сотый раз спросил Володя.

– Нет, – отозвался жрец. – Точно не будет. Ночью они охраняют ее снаружи. Но нам нужно сделать все как можно тише, чтобы жрец церкви не проснулся, и не поднял тревоги. Если он это сделает – беды не миновать. Нам не выбраться оттуда живыми.

– А почему склад сданных вещей не охраняется? – не унимался Володя.

– Да не чего там охранять! Там кроме ваших двух ружей ни чего и не будет! Не так часто в город допускаются вооруженные люди. Из-за такой мелочи ни кто пост выставлять не будет.

– А в тоннели точно ни кого нет?

– Точно! Ночью тут ни кого нет! Я тысячу раз ходил тут. Никогда ни кого не было. Успокойся! Все будет нормально. Как только я подам знак – все молчим. Гасим факелы. Зажигаем мою лампу – света от нее не много, но нам хватит, чтобы все увидеть.

Дальше жрец и путешественники двигались в тишине, вздрагивая от каждого шороха, и вглядываясь в каждую тень. Наконец, жрец поднял руку вверх, призывая к молчанию. Володя и Елена тут же погасили свои факелы. Стас достал из кармана заранее приготовленный ключ, только после этого он зажег свою переносную лампу и потушил свой факел. В тоннеле сразу стало темно. Прошло несколько минут, прежде чем глаза привыкли, и путешественники начали хоть что-то различать.

Они стояли возле небольшой двери, искусно вделанной в камень стены.