эту встречу обосновать. Ясно, что это устроили левые эсеры в ВЧК и что Блюмкина изначально готовили как исполнителя теракта. И присмотрели его явно не в Москве, в которой он до мая 1918 года и не бывал вовсе, а в родном городе Одессе. С кем, кроме поэтов, он там общался?

Надо сказать, что это были очень примечательные люди. Самый высокопоставленный из них — Михаил Артемьевич Муравьёв, левый эсер и лучший военачальник ранней советской эпохи, чья биография могла бы стать сюжетом не одного романа: закончил юнкерское училище, стал офицером и поступил на службу в довольно престижный Невский пехотный полк. На балу поручик Муравьёв сцепился из-за женщины с другим офицером. Инцидент закончился смертью соперника. Двадцатипятилетнего Муравьёва, продержав месяц на гауптвахте, разжаловали в солдаты и отправили на Маньчжурский фронт, благо вовсю шла Русско-японская война. Он быстро возвращает себе чин, прибавляет к нему несколько наград, а получив тяжёлое ранение, отправляется на лечение в Европу (узнать бы, на какие деньги!).

За границей Муравьёв начинает интересоваться политикой, а политика интересуется им. В 1907 году он вступает в партию эсеров и оказывается не где-нибудь, а в группе известнейшего террориста Савинкова (того самого!), становится организатором эсеровских военных формирований. За границей Муравьёв провёл пять лет, потом вернулся в Россию, после начала войны снова поступил в армию, получил в окопах ещё одно тяжёлое ранение и чин подполковника.

Февраль 1917 года застал Муравьёва в Одессе, однако вскоре он материализуется в Петрограде, на посту начальника охраны Временного правительства, что не удивительно, учитывая его дружеские отношения с Савинковым и Керенским. Именно ему принадлежит идея создания „батальонов смерти“, в том числе женских — последние на фронтах воспринимали как стихийное бедствие. К осени Муравьёва заносит к левым эсерам, и после Октября он становится начальником обороны Петрограда.

Вместе с Антоновым-Овсеенко его посылают бороться за советскую власть на Украину. Это был типичный „революционный деятель“ образца восемнадцатого года: любитель кутежей и женщин, морфинист, окружённый бандитского вида телохранителями, безудержно смелый и столь же безудержно жестокий. Захватив город, он устанавливал режим военной диктатуры.

Если ему мешали — расстреливал, если выступали против Советы — разгонял и Советы. В конце февраля воинство Муравьёва берет Одессу, а в начале марта, когда подходят немцы, он приказывает кораблям черноморского флота артиллерийским огнём разрушить город — к счастью, моряки не выполнили приказа. Брестского мира он не признаёт и намерен сражаться до конца — однако в конце марта зачем-то отбывает в Москву.

Под началом этого товарища Блюмкин служил в Одессе и даже в некоторой степени являлся его доверенным лицом. Так что вопрос, кто мог порекомендовать московским левым эсерам исполнителя их провокации, получает не самый плохой вариант ответа.

Знаком Блюмкин был и ещё с одной колоритнейшей личностью того яркого времени — А. И. Эрдманом (Эрдманисом), который был одновременно поэтом, полковником российской армии, английским агентом и членом савинковского „Союза защиты родины и свободы“. Вскоре Эрдман также материализуется в Москве, выдавая себя за лидера литовских анархистов Бирзе. В этом качестве он сумел войти в доверие к Дзержинскому и был назначен представителем ВЧК и одним из руководителей Военконтроля (советской военной контрразведки), где продержался до августа 1918 года, пока не был арестован. Дзержинский сказал, что чувствует в арестованном „сволочь высшего полёта“ — но улик против „Бирзе“ не было, и следователь ВЧК отпустил его. Ну так вот: по некоторым данным, именно приятель Блюмкина Эрдман был одним из организаторов муравьёвского мятежа. А кроме того, по партийной принадлежности он был правым эсером, тесно связанным всё с тем же старым нашим знакомым — Борисом Савинковым.

От Эрдмана ниточка потянулась уже к англичанам. Впрочем, здесь можно и не напрягаться в поисках связей, ибо координировал действия левых эсеров в Москве ещё один замечательнейший человек — уроженец всё той же „жемчужины у моря“ Георгий Розенблюм, больше известный как Сидней Рейли. Этот господин с чрезвычайно бурной биографией ещё с 1897 года являлся кадровым сотрудником английской разведки.

В декабре 1917 года Рейли прибыл в Россию, в феврале 1918-го появился всё в той же Одессе в составе союзнической миссии и принялся за организацию агентурной сети. В марте он уже в Петрограде, прикомандирован сначала к военно-морскому атташе капитану Кроми (разведчику, естественно), а потом к самому послу Брюсу Локкарту (тоже разведчику). Вслед за правительством переехал в Москву и принялся старательно готовить мероприятие, известное впоследствии как „заговор послов“.

Впоследствии Рейли пишет: „Я проводил с Савинковым целые дни, вплоть до его отъезда на советскую границу. Я пользовался его полным доверием, и его планы были выработаны вместе со мной“. Он же добывает деньги для савинсковских операций. В 1922 году они вместе разрабатывают план террористических актов против советской дипломатической делегации на Генуэзской конференции. В конце концов Рейли заманили в СССР в ходе чекистской операции, и дальнейшая его судьба неизвестна.

Мятежников поддержал командующий Восточным фронтом РККА, левый эсер М. А. Муравьёв. Муравьёв 13 июня 1918 г. был назначен командующим Восточным фронтом РККА. Германский посол граф Мирбах, желая мотивировать Муравьёва на борьбу с чехословацким корпусом, вручил ему взятку. Однако это обстоятельство ничуть не помешало новому главкому через месяц взбунтоваться против большевиков. Кроме того, 1 июля посредник между германской миссией и командованием Восточного фронта был неожиданно арестован ВЧК. Во время левоэсеровского восстания Ленин начал сомневаться в лояльности Муравьёва, приказав Реввоенсовету фронта тайно следить за его действиями: „Запротоколируйте заявление Муравьёва о выходе из партии левых эсеров. Продолжайте внимательный контроль“. Кроме того, Ленин запросил члена Реввоенсовета фронта Мехоношина К. А. о реакции главкома на известия из Москвы, на что Мехоношин ответил, что в ночь с 6 на 7 июля главком не спал, находился в штабе фронта и был в курсе всех событий, но „заверил [реввоенсовет фронта] в полной преданности советской власти“.

10 июля 1918 года Муравьёв поднял мятеж. До сих пор достоверно неизвестно, пошёл ли он на это по собственной инициативе или получил соответствующий приказ ЦК партии левых эсеров. Хотя советские историки прямо увязывает мятеж Муравьёва с левоэсеровским восстанием в Москве, исследователь А. В. Савченко считает, что Муравьёв поднял мятеж самостоятельно, получив известия из Москвы и опасаясь ареста из-за подозрений в нелояльности. Сам же Муравьёв во время событий заявлял, что он предположительно „действует самостоятельно, но ЦК [ПЛСР] обо всём знает“. Историк Юрий Фельштинский подчёркивает, что достоверность этого заявления Муравьёва остаётся сомнительной, и ЦК „не мог знать“ о действиях Муравьёва.

В ночь с 9 на 10 июля