По Сибирскому тракту чаще попадались большие села, где наш отряд мог делать и привалы, и иметь ночлег под крышей. Ho последнее становилось труднее с каждым днем, так как здесь, по тракту, тянулись отдельные сани, небольшие партии и отряды, проскочившие через Красноярск раньше рокового сочельника; все они шли впереди нашего отряда, и ежедневно мы догоняли все новых и новых.

Квартирьерам, которые высылались всегда на рысях вперед, приходилось иметь массу затруднений, иногда чуть не стычек, чтобы найти, занять и отстоять достаточное количество изб для своей части.

Через три дня мы вышли на железную дорогу, у станции Клюквенной. До сих пор кругом нас были полные потемки, в них прорезывались слабыми отдельными проблесками зигзагами кое-какие слухи и отрывочные сведения от местных жителей. Что творится в Иркутске и Владивостоке, каково положение в Забайкалье, где и сколько находится наших русских воинских частей, что делают союзники и их войска? Какого пункта достигла наступающая советская Красная армия? Все эти вопросы до сих пор были полны неизвестностью.

На станции Клюквенной мы нашли довольно много своих – воинские части и учреждения, которые прошли восточнее Красноярска раньше; там же стояло несколько чешских эшелонов и была польская миссия. Здесь царила полная растерянность вследствие той же неясности, запутанности в обстановке. Питались и здесь, главное, слухами. Чехи встречали наших очень недружелюбно, так что на вокзал пришлось поставить от егерей вооруженный караул, чтобы обеспечить нашу безопасность, так как были попытки со стороны чехов обезоружить нескольких одиночных офицеров.

Вся железная дорога оказалась во власти чехов, нечего было и думать получить хотя бы один поезд для наших раненых и больных. Это можно было бы сделать только силой оружия. Как раз в эти дни на станции Клюквенной шел спор между чешским командованием и 5-й польской дивизией; братья-чехи категорически отказывались пропустить на восток даже санитарный польский поезд с женщинами и детьми.

На следующее утро наш отряд, увеличившийся в численности от присоединившихся новых частей, выступил дальше на восток. Целью движения был Иркутск, где, по сбивчивым данным, велся бой между частями атамана Семенова и местными красноармейцами. Стремление было – как можно скорее пройти туда, полнее собрать наши разрозненные силы и соединиться с верховным правителем, о предательском аресте которого мы тогда еще не знали. На станции Клюквенной стало известно, что трактом, немного впереди нас, идут части из состава 2-й армии под начальством генерала Вержбицкого, миновавшие Красноярск без боя за два дня перед главными силами белых армий; шли также из-под Красноярска два полка енисейских казаков.

Движение по тракту стало теперь гораздо труднее: каждой колонне, всякому отрядику хотелось проскочить вперед, никто не стремился добровольно изобразить арьергард и нести его тяжелую службу. Населенные пункты во время ночлега были переполнены сверх меры, причем, опять-таки благодаря расстройству управления, происходило занятие квартир чисто захватным правом, чуть не доводя дело до схваток.

На следующий день к вечеру наш отряд подошел к большому сибирскому селу Рыбному; на несколько верст растянулось оно по обе стороны тракта; две церкви, несколько каменных двухэтажных зданий. Оказалось, что в этом же селе ночуют и отряды генерала Вержбицкого, который вздумал было приказать егерям нашего отряда перейти в другой район. Те взялись за винтовки и пулеметы, и только путем переговоров с Вержбицким и отмены его требования удалось устранить готовое вспыхнуть столкновение.

Село Рыбное поразило всех нас своим богатством. Ведь это был январь месяц 1920 года, то есть пять с половиной лет прошло с начала войны и почти три года Россия билась в конвульсиях своей смертельной революционной болезни. И вот – в каждой избе Рыбного были огромные, неисчерпаемые запасы всякой провизии, именно неисчерпаемые, так как не только всего было вдоволь для самих жителей Рыбного, но сердобольные хозяйки всю ночь пекли нашим офицерам и егерям хлебы, жарили, варили и продавали нам запасы на дорогу. В каждом дворе было по нескольку десятков гусей, индеек, кур, всюду коровы и телята. Была даже такая роскошь, как варенье.

Отношение сибиряков-староселов к нашим отступающим отрядам было самое дружественное; все эти русские крестьяне настроены очень патриархально, привыкли веками, от поколения к поколению, к своему укладу жизни, к прочно сложившемуся порядку, понятиям и традициям. Они религиозны, умели уважать и слушаться начальство, свято чтили царя. И теперь еще во многих избах оставались на стенах портреты покойного государя Николая Александровича, императоров Александра III и Александра II, от отцов и дедов. Революция, как зловонный ветер в чистое место, ворвалась в их жизнь со стороны, чужая, непонятная и враждебная им. В нас они видели своих, таких же противников революции, контрреволюционеров. И относились как к своим. Но не ясно им было: что же мы хотим, чего добиваемся? Или действительно мы воюем за свои «золотые погоны», за свою власть, за господствующее положение? Как и во всем Белом движении, не проявлялось полной искренности, не было сказано все до конца; правда почему-то пряталась и скрывалась. Господа из канцелярий или из беспочвенной либеральной интеллигенции думали, что мужик прогневается, если они будут ясно, определенно и правдиво говорить, что без царя нет спасения страны; крестьяне же, слыша только о единой великой России и ни слова о царе, начинали думать, что и впрямь, пожалуй, господа пошли против царя и оттого-то вся беда и разруха…

Пройдя походом через Сибирь тысячи верст, случалось много раз натыкаться на это явление и тяжелым опытом убеждаться, как все наши политики и политиканы были далеки от жизни…

После Рыбного мы свернули немного на юг, чтобы там пересечь реку Кан. По всем собранным сведениям, в городе Канске, лежащем в месте, где железная дорога сходится с трактом, собрались большие силы красных; брать Канск в лоб для нашего небольшого, бедного патронами отряда было непростительной роскошью, бессмысленным риском – на винтовку было всего от 20 до 30 патронов и больше никаких запасов.

Через день подошли поздно вечером к огромному селу со странным названием – Голопуповка. Несколько длинных параллельных улиц, правильно пересекающихся под прямыми углами, число дворов свыше 4 тысяч. Вот где будет просторный ночлег – думал каждый из нас.

Но не тут-то было. Вся Голопуповка оказалась набитой войсками, улицы были запружены распряженными обозами, во многих местах горели костры, облепленные группами солдат. Это грелись те, которым не хватило места в избах. Наш отряд долго бродил в поисках, где бы остановиться, обогреться и поесть. Наконец с большим трудом, кое-как разместились, прямо втиснулись на окраине села в курных избенках. Зато все были внутренно довольны, что снова собираются мало-помалу русские белые части; через несколько дней мы будем представлять значительную силу, организованную армию.

Но не успели разложиться на ночлег, как в нашу избу вошли три офицера, из состава частей, пришедших в Голопуповку накануне.

– Как хорошо, что вы приехали, ваше превосходительство, – заявили они после первых приветствий, – а то здесь творится что-то невообразимое.