— А правда такая, что квартирка-то, с одиноким старичком и не менее одинокой девочкой, находится под очень серьезной крышей. Я уже познакомился с кровельщиком, кстати, не уверен, что с главным. В результате, одну бригаду пришлось вывести из работы, возросли траты на разовых исполнителей. Я сам попал на очень неприятный разговор. Все обошлось, но повторения бы не хотелось.

— Вы что, отказываетесь от проекта? — спросил Сахитов с еле скрываемым страхом в голосе.

— Почему? Не отказываюсь. Нерешаемых проблем не бывает Но условия придется пересмотреть. Как я понимаю, увеличение сроков до месяца вас не устраивает? Значит, придется увеличить мой гонорар, причем на сто процентов. В противном случае, наше соглашение расторгается.

Сахитов молчал, о чем-то думая. Игорь Дмитриевич взглянул ему в глаза и понял, чем заполнена голова собеседника: он включил свой естественный калькулятор и напряженно высчитывал, приемлем ли для него такой поворот ситуации.

Риэлтер не мог понять только одно: почему во время этого разговора Сахитов то и дело бросает глаза на соседний столик, где трое «быдлосов» (по другому таких людей Игорь Дмитриевич не называл) продолжали пить свое пиво и рвали сало зубами. Неужели он боялся, что они могут чего-то услышать?

— Нет, Игорь Дмитриевич, так не пойдет, — торопливо произнес Сахитов. — Если вас и ваших людей так сильно обидели, могу подбросить пару сотен баксов на зубные протезы. К сожалению, это все, на что я способен. В остальном же придется придерживаться договора.

— А ведь это выход, — почти обрадовано воскликнул Игорь Дмитриевич. — Честно говоря, мне этот проектик надоел. Непонятная какая-то крыша. Так, что если хотите разорвать наши отношения, буду только рад.

— Не радуйся, пацан, — сказал Сахитов.

— Ну, это уже наглый наезд, — искренне возмутился Игорь Дмитриевич, которого давно не называли «пацаном», но Сахитов его не слышал. Он обернулся к соседнему столику и обратился к трем «быдлосам».

— Хлопцы, он нас всех хочет кинуть.

Возможно, Игорь Дмитриевич возмутился бы еще больше, но не успел это сделать. Все три незнакомца с неожиданной проворностью подскочили к нему. Двое выкрутили руки и ткнули мордой в стол, да так, что нос риэлтера угодил прямо в чашку с кофе. Учитывая этот факт, в дальнейшем Игорю Дмитриевичу приходилось дышать только ртом.

Третий участник наезда грузно уселся напротив и взглянул риэлтеру в глаза. Игорю Дмитриевичу стало неприятно, скажем больше, страшно.

— Я с самого начала не мог понять: чего он так медлит с этой квартирой, — неторопливо сказал Сахитов. — Только сейчас узнал. У этого гада отец в НКВД служил. И когда он узнал, что в той квартире живет старый нкэвэдэшник, тот самый, который в 46-м украинцев с Западэнщины выселял, то решил его пощадить. Уж не знает, какой предлог придумать, лишь бы этого деда в покое оставить. Потребовал свою долю удвоить.

— Он правду гутарит? — мрачно молвил дядя Мыкола, густо дохнув в лицо Игорю Дмитриевичу пивным и луковым духом.

— Нет, не правда, врет, — испуганно забормотал риэлтер. От страха он даже чихнул, разбрызгивая кофе по скатерти.

— Так, что, я вру, будто дед служил в НКВД? — невинно заметил Сахитов.

— Врешь. То есть, правду говоришь. Но не так.

Дядя Мыкола не особенно размахиваясь ударил жилистым кулаком по шее Игоря Дмитриевича и тот временно прекратил бормотание. Большие, испуганные, почти животные глаза риэлтера бегали по сторонам: он понимал, что в отличие от «адвоката», достаточно жестко поговорившего с ним в квартире на Загородном, нынешние собеседники церемониться не станут и потому судорожно пытался найти правильный стиль разговора, какую-нибудь зацепочку, чтобы избежать расправы. Но с перепугу в голову ничего подходящего не приходило.

В зале появилась официантка, с улыбкой посмотрела на происходящее и собрав пустую посуду с соседнего столика, скрылась в подсобке.

— Ну что, москальский кобелюка, — неторопливо произнес дядя Мыкола, — поведешь нас на квартиру, к своему деду-живоглоту?

Игорь Дмитриевич согласно кивнул. Он был растерян, напуган и согласился бы отвести всех троих незнакомцев даже в спальню к собственной жене.

— Лады. Я с самого начала был уверен, что мы договоримся, — сказал повеселевший Сахитов. — Только сейчас будь ласков, сделай одно доброе дело. Грязную работу мы, так и быть, возьмем на себя, но ты сейчас позвонишь своим юристам. Сообщи, что через пару часов надо будет начать процедуру оформления квартиры. Как раз к тому моменту мы деда с его девчонкой подготовим. Звони прямо сейчас. И чтобы никаких шуток. Понял, хлопчик?..

* * *

Ане пришлось признать свою ошибку. Раньше она была слишком плохого мнения о ротвейлерах. По большому счету, она и знакома-то была с ними благодаря дебильным статьям в цветных газетах, да не менее дебильных телепередачах, посвященных растерзанным прохожим и скальпированным детям. Охочие до сенсаций писаки смаковали «ужастики», лихо клеймя всю собачью породу. С той же уверенностью в собственной правоте они могли бы клеймить и, скажем, аборигенов Австралии или китайцев, упрекая их в кровожадности по натуре. Но, видимо, боялись нарваться на статью о разжигании национальной розни. Писать же о том, что ротвейлер по трем принятом мировым стандартам (американскому, английскому и немецкому) считается добродушной (!), уравновешенной собакой и за агрессивность не только снимается с выставок, но и бракуется (попросту — усыпляется) — чревато: читатели не поймут и тиража это не прибавит. Объяснять, что поведение взрослой собаки, как и человека, во многом зависит от воспитания и среды — слишком заумно. Ну, спрашивается, кому интересна аналогия о преступнике, выросшем в семье воров и алкашей или о психе, воспитанном сумасшедшем?.. А, тем не менее, с собаками дело обстоит точно так же: ротвейлеров, которых кинологи категорически запрещают злить, чтобы не испортить психику, некоторые уроды — хозяева со щенячьего возраста пытаются притравливать на кого-нибудь, компенсируя тем самым собственные страхи, самоутверждаясь, так сказать в жизни. Жаль только, что популярность этой породы в России пришлась на конец восьмидесятых — начало девяностых — времена разгула рэкета, правового беспредела и социальные потрясения — маленькие добродушные щенки, словно губки, впитывали в себя все страхи и ненависть подлых барыг, смевших становиться тиранами только дома — в отношении собственной забитой жены и маленького (пока маленького!) теплого комочка с молочными зубками и несформировавшейся психикой. Или же «быкующие» узколобики, плюющие на любой вид права, кроме брутерного (кулачного), заводили, как им казалось, «крутую» животину, воспитывая ее «по образу и подобию»… В результате в семьях уродов вырастали тоже уроды — и дети, и собаки.

Вся ситуация усугублялась полнейшим пофигизмом правоохранительных органов, не желающих исполнять свои прямые обязанности. Аня слышала, что одно из первых уголовных дел против владельца собак, покусавших ребенка из-за попустительства хозяина, было возбуждено в Петербурге только после того, как на такую возможность стражам порядка прямо указала одна из газет. До того же лишь сетовали на несовершенство законов, прикрывая этим нежелание работать.