Разговор Блэквуд по привычке начал издалека. Сказал, что завидует Белоцерковскому, который занимается своим любимым делом.

– Я бы тоже с удовольствием занялся наукой, если бы у меня было время, – сказал он. – Знаете, учась в Оксфорде, я полюбил русскую литературу… В ней столько загадок. Взять того же Достоевского. Вы думаете, философы случайно обращаются к его произведениям? Да нет же! – сам себе ответил он. – Там они постоянно ищут пищу для ума. Потому что в них заложено много идей, которые они пытаются развить в философские доктрины. Взять того же Ницше…

И он привел в качестве примера некоторые его умозаключения, которые, по мнению Блэквуда, были не чем иным, как продолжением мысли Достоевского. После этого он начал говорить об экзистенциалистах, чьи идеи он также считает вторичными по отношению к заложенной в книгах писателя философии.

Слушать американца было интересно, но, к великому своему сожалению, Белоцерковский понимал, что это все – удачный прием разведчика, с помощью которого он пытался расположить его к себе. «Был бы перед ним повар, он бы непременно заговорил о салатах, – подумал Антон Антонович. – Опытный человек знает, кого чем взять. И меня бы, наверное, взял, если бы не эти чекисты. В общем-то спасибо им, а то, глядишь, и не устоял бы под натиском этого Гора, взял бы на душу грех… Хотя грех ли это, когда нужно остановить зло? А атомная бомба и есть это зло. При этом великое! Гор уверял его, что если это оружие попадет в руки “совдеповцам” – так они, эмигранты, называли всех советских, – то это будет катастрофа для всего мира. Ну а они, американцы, разве лучше? Да, Япония заслужила великой кары за свои злодеяния, но зачем нужно было сбрасывать на ее города атомные бомбы? Ведь после победы над Гитлером ее можно было взять голыми руками. Ну, допустим, она была сильна, но не настолько же, чтобы ее не одолеть. Выходит, и американцы – те еще грешники. Столько мирных людей уничтожить! Да как после этого можно спокойно спать? Но ведь спят!.. И это страшно. Получается, что один волк решил прикинуться лисой, чтобы перехитрить другого. Да оба они волки, оба. И эта Америка, и Советский Союз. Волки в овечьей шкуре, затеявшие смертельную игру. В эту игру и его, Белоцерковского, хотят втянуть. Теперь вот приходится думать, что делать. Нет, шпионить на американцев он не намерен. Так я сейчас этому Гору и скажу, а там будь что будет…»

– Вы, я думаю, пришли не для того, чтобы говорить о русской литературе… – оборвал американца на полуслове Белоцерковский.

Тот улыбнулся.

– Ну почему же! – воскликнул он. – Я рад возможности пообщаться с умным человеком… Понимаете, сейчас я работаю в системе, где доброта и гуманизм не являются приоритетными вещами…

– Это в Красном Кресте-то? – осторожно произнес ученый. – А я всегда считал, что эта организация держится именно на этих идеалах.

Блэквуд внимательно посмотрел на собеседника.

– Ну в общем-то да, – поспешил исправить свою ошибку он. – Но гуманитарная помощь не единственное, что волнует… гм… Красный Крест. Есть много и других проблем.

«Ну так и скажи, что ты просто работаешь под прикрытием, – подумал Белоцерковский. – Такие люди, как ты, часто этим пользуются». И Красный Крест здесь не один такой. В эмигрантских кругах об этом в свое время много говорили. Перед войной разведки всего мира, действуя под крышей различных международных организаций, крутились вокруг колонии русских, пытаясь их вербовать. Кто-то, поддавшись на уговоры или прельстившись деньгами, шел на контакт, но большинство все же старались не ввязываться в политику. Нет, поначалу люди, оставшись без родины, люто ненавидели Советы. Но память человеческая не может вечно держать зло. Настало время, когда все понемногу утряслось и эмигранты уже без прежней ненависти стали смотреть на новую Россию. А когда на нее напали фашисты, то многие и вовсе не смогли скрыть своих патриотических чувств. Кто-то даже поспешил вернуться домой, чтобы пойти на фронт. Другие начали сотрудничать с советской разведкой и собирать сведения о Квантунской армии. Конечно, нашлись и такие, кто согласился работать на японцев. Что касается Белоцерковского, то, в отличие от многих своих братьев по несчастью, он решил до конца соблюсти нейтралитет, а чтобы избежать происков лукавого, пытавшегося и его втянуть в какие-то игры, он полностью ушел в науку. Это был его способ остаться свободным от обязательств и не отравить свою душу ядом всех этих политических противостояний.

2

– А знаете, чем я займусь, когда уйду в отставку? – оторвал Белоцерковского от его мыслей разведчик. – Я первым делом начну поиски Гленна Миллера. Создам свое частное сыскное бюро и буду искать.

Он говорил так, будто бы тот знал, кто такой Миллер.

– А что с ним случилось… с этим вашим Миллером? – спросил ученый.

Тот всплеснул руками.

– О, я вижу вы не в курсе… Миллер был популярным джазовым музыкантом, руководителем знаменитого оркестра. Помню, все мы, поклонники Гленна, были потрясены известием о том, что он вдруг пропал… В декабре сорок четвертого он вылетел из Англии во Францию, чтобы выступить перед войсками, да так и не появился нигде. Помню, вся молодежь от Нью-Йорка до Сан-Франциско танцевала «щека к щеке» под музыку его оркестра. Под знаменитые мелодии: «В настроении», «Нитка жемчуга» и «визитную карточку» Миллера – песню «Серенада лунного света»…

Блэквуд вздохнул и улыбнулся. Как, мол, все это было недавно, а кажется, целая вечность прошла.

Гленна Миллера он знал лично. А познакомились они на фронте, куда Гленн приезжал со своим оркестром. Однажды после концерта Блэквуд буквально увел его у восхищенной солдатни, дожидавшейся своего кумира у дверей клуба. Взял за руку и вывел «черным ходом» на улицу, где уже стоял, подрагивая на холостых оборотах, его джип. Посадив ничего не понимающего музыканта в машину, он увез его в какую-то деревушку, где они и просидели до утра, накачивая себя виски. И все говорили, говорили о чем-то…

Успех к тридцатипятилетнему музыканту пришел в тридцать девятом. За пятнадцать лет до этого, не доучившись в колледже, он начал работать на западном побережье в оркестре Бена Поллака как тромбонист и аранжировщик. Позднее он играл в знаменитых оркестрах Томми и Джимми Дорси, Реда Николса, Смита Болью и «короля свинга» Бенни Гудмена, который называл Миллера «человеком, фанатически преданным музыке».

Этот стройный молодой человек с задумчивыми глазами, смотревшими сквозь стекла очков без оправы, был всегда строг к себе и своим музыкантам, добиваясь от оркестра точности звучания каждой ноты и доводя игру его до совершенства. Не добившись желаемого успеха со своим первым оркестром, Миллер в тридцать восьмом собрал новый состав и уже в начале следующего года получил престижные ангажементы в казино «Гленн Айленд» в Нью-Рошелл, штат Нью-Йорк, и «Медоуброк» в Сидар-Гроув, штат Нью-Джерси.

В 1939 году новый оркестр Гленна выступил по национальному радио, после чего Миллер стал самым популярным музыкантом в Америке. Мелодии его джаз-бэнда звучали теперь повсюду – в клубах, барах, ресторанах, – и молодежь сходила по ним с ума. В сороковом Миллер заработал неслыханную для той поры сумму денег – восемьсот тысяч долларов, а в следующем году снял первый из двух фильмов с участием его оркестра – «Серенада солнечной долины» с Соней Хени в главной роли. После этого появившаяся пластинка с записью «Чаттануга Чу-Чу», самой популярной песни из этой картины, разошлась миллионным тиражом и принесла Гленну золотой диск от фирмы RCA Victor. Однако Миллер, несмотря на свою дикую популярность, не зазнался. Он до конца оставался человеком сдержанным, с юмором относящимся к своему успеху. «Вдохновляющее это зрелище, – говорил он, – смотреть с балкона на головы многих сотен человек, покачивающихся в танце, особенно когда тебе платят по шестьсот долларов за каждую тысячу из них».