Спокойный тон, которым он произнес это, настроил меня опять против него. Его увертки и противоречивые утверждения смущали и раздражали меня. Легче, казалось, собрать рассыпанную ртуть, чем поймать этого человека.

— Помните день, — сказал Нюджент, — когда Луцилла рассердилась на вас и встретила так грубо в Броундоуне?

Я кивнула утвердительно.

— Вы говорили сегодня, что я выдаю себя за Оскара. В тот день я выдал себя за него в первый раз. Вы при этом присутствовали. Потрудились вы тогда объяснить себе мой поступок?

— Сколько мне помнится, — отвечала я, — я тогда остановилась на первом предположении, которое пришло мне в голову. Я подумала, что вы уступили искушению подшутить над Луциллой.

— Я уступил страсти, пожиравшей меня. Я жаждал испытать наслаждение от ее прикосновения, мне хотелось, чтобы она была хоть минуту проста в обращении со мной, считая меня Оскаром. Этого мало: мне хотелось узнать, могу ли я ввести ее в заблуждение, могу ли я жениться на ней, если удастся обмануть всех вас и уехать с ней куда-нибудь. Сам дьявол руководил мною. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не вошел Оскар и если бы Луцилла не пришла в такое негодование. Она смутила меня, она испугала меня, она вернула мне мои лучшие чувства. Я воспользовался, не приготовив ее, вопросом о восстановлении ее зрения, как единственным средством отвлечь ее мысли от моей подлой попытки воспользоваться ее слепотой. В эту ночь, мадам Пратолунго, я пережил такую пытку самоосуждения и раскаяния, что даже вы были бы удовлетворены. При первой представившейся возможности я загладил мою вину пред Оскаром. Я защищал его интересы, я даже научил его, что ему следовало сказать Луцилле.

— Когда? — прервала я. — Где? Как?

— После посещения двух докторов. В гостиной Луциллы. В пылу полемики, следует ли ей подвергнуться операции немедленно или сначала выйти замуж за Оскара. Припомните наш разговор, и вы увидите, что я сделал все, что мог, чтоб убедить Луциллу выйти за моего брата прежде, чем Гроссе сделает ей операцию на глазах. И все было напрасно. Вы бросили всю силу своего красноречия на другую чашу весов. Я потерпел неудачу. Впрочем, какая разница. То, что я сделал тогда, было сделано в отчаянии. Минутное побуждение, не более. Лишь только искушение началось вновь, я стал опять негодяем, как вы говорите.

— Я ничего не говорю, — отвечала я.

— Все равно, так вы думаете. Заподозрили вы меня, наконец, когда мы встретились с вами вчера в деревне?

Наверное, даже ваши глаза увидели меня насквозь в этот раз!

Я отвечала безмолвным наклоном головы. Мне не хотелось начинать новую ссору. Как ни злоупотреблял Нюджент моим терпением, я старалась ради Луциллы поддерживать с ним дружеские отношения.

— Вы сумели это скрыть, — продолжал он, — когда я попробовал узнать, раскрыли ли вы мою тайну. Вы, добродетельные люди, обманываете недурно, когда ваши интересы того требуют. Нечего объяснять вам, каково было мое вчерашнее искушение. Первый взгляд ее глаз, когда они откроются на окружающий мир, первый луч любви и счастья на ее божественном лице, — да разве я дурак, чтоб уступить это другому! Ни один смертный, обожая ее так, как я ее обожаю, не поступил бы иначе. Я готов был упасть на колени перед Гроссе и боготворить его, когда он предложил мне занять в комнате то самое место, которое я решил занять. Вы поняли, что у меня было на уме. Вы сделали все, что могли, чтобы разрушить мои замыслы. Вы поступили очень ловко. Вы, праведные люди, с помощью своего жизненного опыта умеете перехитрить худшего из нас. Вы видели, как все кончилось. Сама судьба пришла мне на помощь в последнюю минуту. Судьба, как солнце, не отличает праведных от не праведных! Мне достался первый взгляд ее глаз! Первый луч любви и счастья просиял на ее лице для меня! Ее руки обвивали мою шею, ее грудь прижималась к моей груди.

Я не могла выносить этого более.

— Отоприте дверь, — сказала я. — Мне стыдно сидеть в одной комнате с вами.

— Меня это нисколько не удивляет, — отвечал он. — Немудрено, что вам стыдно за меня, когда мне самому стыдно за себя.

В тоне его не было ничего циничного, в манерах ничего дерзкого. Тот же самый человек, который сейчас так отвратительно хвастался своею победой над невинностью и несчастьем, теперь говорил, как человек, искренне стыдящийся своих поступков. Будь я уверена, что он насмехается надо мной или лицемерит, я знала бы, как поступить. Но, повторяю, как это ни странно, он, несомненно, раскаивался в том, что сейчас сказал. При всем моем знании людей, при всем моем умении ладить с людьми со странными характерами, я остановилась между Нюджентом и запертой дверью, не зная, как поступить.

— Верите вы мне? — спросил он.

— Я не понимаю вас, — отвечала я.

Нюджент вынул из кармана ключ от двери и положил его на стол против стула, с которого я только что встала.

— Я теряю голову, когда говорю или думаю о ней, — продолжал он. — Я отдал бы все, что имею, чтобы вернуть то, что я сейчас сказал. Нет слов, достаточно сильных, чтоб осудить меня. Слова вылетали помимо моей воли. Если бы здесь была сама Луцилла, я и то не мог бы сдержаться. Идите, если вам угодно. Ключ к вашим услугам. Я не имею права удерживать вас после того, что я сделал. Но подумайте, прежде чем уйдете. Вы пришли с тем, чтобы предложить мне что-то. Может быть, вам удалось бы образумить меня, усовестить и заставить поступить честно. Впрочем, как вам угодно. Вы свободны.

Кто я была, добрая христианка или презренная дура? Я вернулась к моему стулу и решилась сделать последнюю попытку.

— Как вы добры, — сказал он. — Вы ободряете меня. Вчера в этой комнате у меня было честное побуждение. Оно могло бы стать чем-нибудь больше побуждения, если бы передо мной не появилось новое искушение.

— Какое искушение? — спросила я.

— Письмо Оскара должно было сказать это вам. Оскар сам ввел меня в искушение. Вы должны знать какое.

— Ничего я не знаю.

— Разве он не писал вам, что я предлагал покинуть Димчорч навсегда? Я предлагал это искренно. Я видел страдальческое лицо несчастного, когда мы с Гроссе выводили Луциллу из комнаты. Я жалел его всем сердцем. Если б он взял мою руку и сказал: «Прощай», я уехал бы тотчас же. Он не хотел взять мою руку. Он ушел, чтоб обдумать все это в уединении, и вернулся, решившись пожертвовать собою.

— Зачем же вы приняли жертву?

— Он соблазнил меня.

— Соблазнил вас?

— Да. Как же иначе назвать то, что он предложил мне самому объясниться с Луциллой? Как назвать то, что он пожелал мне в будущем жизнь с Луциллой? Бедный, милый, великодушный брат! Он уговаривал меня остаться, когда ему следовало просить меня уехать. Мог ли я не уступить ему? Осуждайте страсть, овладевшую моим телом и душой, но не осуждайте меня!

Я взглянула на книгу, лежавшую на столе, на книгу, которую он читал перед тем, как я вошла в комнату. Его словесные ухищрения, вводящие в заблуждение признания были не что иное, как влияние софистики[14]Руссо. Хорошо. Если он мыслит категориями Руссо, то я думаю, как истинная Пратолунго. Я дала себе волю, я была в ударе.