Даша попросила капитана приехать проведать больную сестру.

– Она тает на глазах, – с грустью в голосе сказала княжна.

– Что говорят врачи? – искренне поинтересовался Голевский.

– Ничего утешительного… Вера просила вас приехать к ней… проведать. Она ждет тебя с нетерпением.

– Eh bien, ma cher[37], я поеду к ней, но только завтра. Сегодня у меня важные дела.

– Как знаешь… – сникла княжна.

На следующий день Голевский, как и обещал, нанес визит своей бывшей возлюбленной.

В комнате полумрак, мало свеч, лампада под образами. Запах лекарств, ладана. Вера лежала в глубине перины, лицо заострилось, исхудало, только глаза горели лихорадочным блеском. Волнистые пряди волос разметались по подушке. Рядом склянки, банки, кружки, пилюли. Увидев Голевского, она слабо улыбнулась.

– Bonjour, Вера.

– Bonjour, Александр Дмитриевич. Ах, как я рада, что вы приехали.

– Avant tout dites moi comment vous allez?[38]Что говорят эскулапы?

– Я безнадежна, я знаю. Бог меня жестоко наказал.

– Полноте, Вера. За что, позвольте спросить, он вас наказал? Вы поправитесь.

Она отрицательно покачала головой.

– Меня Бог наказал. И стало быть, за дело… А помните, Александр Дмитриевич, как мы стояли на берегу Яузы? Целовались, болтали и все мечтали о свадьбе? – вдруг погрустнев, спросила она.

– Помню, – отвел взор Голевский.

В ее глазах промелькнула затаенная боль.

– Я до сих пор не могу забыть то время. Начать бы жизнь сначала, все было бы по-иному. Если бы не моя слабость… Ты никогда не простишь меня?

– Я простил.

Крупные, искрение слезы продолжали катиться из ее глаз.

– Даша проживает мою жизнь и получает то, что я могла бы получить. Но я рада за сестру, она сильная, выстрадала свое счастье, а я получила то, что заслуживала. Прости… Еще хочу покаяться перед тобой. Я пыталась сжечь твое письмо к Даше, но отец не дал. Я ездила к знахарке и покупала ядовитую траву, я хотела отравить ее…

– Как? Не может быть!

– Да, да, хотела отравить, но в последний момент Бог меня уберег от этого злодеяния. Я тогда обезумела от слепой ревности, я потеряла голову от жуткой ненависти к своей родной Даше, я желала во что бы то ни стало вернуть тебя. Прости, Александр, если сможешь. И умоляю тебя, ничего не говори об этом Даше. Хорошо?

– Хорошо.

Тут графиня горько заплакала.

У Голевского комок встал в горле. Свело скулы. Скупые слезинки просочились из уголков глаз. Он не мог сердиться на нее, ее было жалко.

– Я умру, я чувствую дыхание смерти.

– Ты поправишься. Непременно.

Вдруг ее глаза озарились решительным блеском, и она сказала:

– Поцелуй меня, Саша. В последний раз. Пожалуйста.

Его сердце кольнуло.

Он прикоснулся губами к ее лбу – горячий, как огонь! Поцеловал. А она взмолилась:

– Нет, нет, в губы…

Ее бледные руки птицами вспорхнули вверх, обняли его за шею, притянули к себе. Губами она нашла его губы. Слабый, но долгий и пламенный поцелуй. Вздох облегчения вырвался из ее слабой груди. Голова обессилено упала на подушку. На глазах ее появились слезы. Она счастливо улыбнулась. Он никогда не видел ее такой счастливой.

– Теперь и умирать нестрашно. Пусть сестра будет счастлива. Скоро будет Рождество, Новый год. Балы, балы… Жаль, что мне уже не суждено будет станцевать мазурку или вальс в Благородном собрании. А знаешь, Александр, жизнь оказывается на самом деле такая короткая… Она пролетела как один миг. Будто словно ее не было. Будто это мимолетный сон. А может вся жизнь – это и есть сон.

– Перестань, Вера. Ты выздоровеешь.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, я чувствую это. А теперь уходи. Прощай… Помни, я любила тебя всегда.

– Прощай, Вера!

Голевский вышел из комнаты в полном смятении чувств. Он решил было уехать, залез в карету, но подбежал лакей. По щекам его текли крупные слезы.

– Ваше превосходительство, вас зовут. Вера Ивановна скончалась.

Голевский вздрогнул.

– Как это скончалась?! Вот только она была жива. Как же так? Не может быть…

– Только вы ушли, барин, а она повздыхала, повздыхала и испустила дух. Только промолвила: «Сие просто сон». Горе-то какое, господи! Барыня такая молодая еще была. Ей бы жить да жить, а она, эхма, померла. Вот горе…

Голевский сокрушено вздохнул:

«Даша расстроится. А что будет с князем и княгиней? Третью смерть они вряд ли переживут. Могут не выдержать их израненные сердца. Михаил, Николай, Вера… Говорят, тяжелее всего пережить смерть своего ребенка, а это уже третья по счету. Что станет с бедными стариками? Лучше бы им ничего не сообщать. Так бы было гуманнее…»

…Вера, закрыв глаза, неподвижно лежала, умиротворенная, будто спала. Еще несколько минут назад она была жива, они так доверительно и искренне беседовали, а теперь ее нет…

В спальне воцарилась гнетущая тишина. Только было слышно, как кто-то из служанок всхлипывал за дверью.

Генерал приблизился к смертному одру. Низко склонился, поцеловал бывшую невесту в уже остывающий лоб.

– Прости, Вера, за все. Прости… Не сложилось у нас с тобой ничего, значит, так было Богу угодно. Еще раз прости…

Вдруг в комнате появился серебристый шар. Он потрескивал, поблескивал, пускал искристые лучики. Тихо и плавно кружась, он опускался все ниже и ниже. Наконец приблизился к покойнице. У Голевского пропал дар речи, волосы встали дыбом.

Опять проделки дьявола?!

Внезапно шар исчез, и тут же мертвое тело задрожало и затряслось…

Голевский в ужасе вскочил со стула: глаза покойницы открылись!

Генерал застыл на месте… Казалось, вот-вот и он умрет от разрыва сердца. Таких жутких, леденящих кровь картин с ожившей покойницей он не наблюдал. Был, правда, восставший из мертвых Цаплин. Но там до конца не ясно. То ли гусар действительно был серьезно ранен, но в пылу дуэли вскочил на ноги и полез на Голевского, или действительно был убит наповал, но ожил чудесным образом.

Неожиданно раздался потусторонний мужской голос. Этот голос показался Александру Дмитриевичу знакомым. Когда-то он уже слышал его. Но когда?

– Послушайте, Голевский, но только ничему не удивляйтесь! – сказал неведомый голос.

– Кто здесь? – скованными от страха губами еле слышно прошептал Голевский.