— Нет, правда, какие умные, — говорю я, — они делают игрушки из ничего.

— Умные и грязные, — отвечает он. — Ладно, я пошутил. Они очень милые, — он показывает на младшую девочку, — вот эта похожа на тебя в том же возрасте, на праздничной фотографии.

Когда мы направляемся к туннелю, дети вдруг вскакивают на ноги.

— Вы куда? — выкрикивает мальчик тоненьким голоском.

— Поглядеть, что там, — я показываю на туннель, — пошли с нами?

Дети бегут впереди. Но, подойдя к самому входу, они оборачиваются и смотрят на нас.

— Идем же, — говорю я им, — вы первые.

Они не двигаются, только серьезно качают головами.

— Пойдем вместе, — я протягиваю руку младшей девочке. Она отступает и прячется за спину мальчика, который решительно отвечает:

— Мы не можем.

Старшая девочка добавляет:

— Мы боимся.

Все трое сбиваются в кучу, уставясь на туннель расширенными от ужаса глазенками.

Я перевожу их слова Саймону, и он говорит:

— Я пошел. Не хотят идти, не надо.

Как только он вступает в туннель, дети начинают верещать, а потом поворачиваются и пускаются наутек.

— Чего это они? — Его голос отдается эхом в сводчатом проходе.

— Не знаю, — я слежу за ними взглядом, пока они не исчезают за гребнем холма, — может, им запретили разговаривать с незнакомцами.

— Ты где там? — кричит он. — Иди, чего ты ждешь?

Я разглядываю стены туннеля, вытянувшиеся вдоль уступа. В отличие от стен, сложенных из обожженного кирпича, которые мы видели в Чангмиане, эти сложены из огромных отесанных камней. Не представляю, как древним строителям удавалось их сюда втаскивать. Сколько народу надорвалось здесь? Использовались ли их тела как строительный раствор, как использовали тела тех, кто возводил Великую Китайскую стену? Фактически эта стена представляет собой миниатюрную копию Великой стены. Но для чего она здесь? Служила ли она защитой от набегов монгольских захватчиков? Когда я вхожу внутрь, сердце начинает бешено стучать где-то в горле, и голова кружится. Я останавливаюсь посредине туннеля и прикасаюсь рукой к стене. Весь туннель около полутора метров в длину и столько же — в высоту. Как в могиле. Я представляю призраков враждебных солдат, поджидающих нас с той стороны.

Но вместо призраков передо мной небольшая тихая долина с пропитанным дождевой водой пастбищем с одной стороны и возделанными полями — с другой. Наша тропинка, словно узенькая коричневая лента, спускается вниз, деля долину надвое. С обеих сторон долина защищена горами с округлыми вершинами, но эти горы гораздо меньше тех двух, что возвышаются впереди. Подобный пейзаж мог бы стать идеальной декорацией для пасторальной любовной истории, если бы мне удалось выбросить из головы перепуганные личики детей. Саймон уже начал спускаться с холма.

— Ты уверен, что это не чья-нибудь собственность? — спрашиваю я. — Может, мы нарушаем границы?

Он удивленно оборачивается:

— В Китае? Ты что, шутишь? Их что, просто так называют коммунистами? Здесь вся земля общая.

— Не думаю, что это так и теперь. Люди могут владеть домами, даже иметь собственное дело…

— Э, не волнуйся. Если даже и нарушаем границы, не пристрелят же они нас. Просто скажут, чтобы мы ушли, и мы уйдем. Вперед! Я хочу увидеть следующую долину, ту, что за этой.

Я жду, что вот-вот появится разгневанный фермер и накинется на нас с мотыгой. Но на пастбище пусто, а в полях очень тихо. Странно, день-то рабочий. Почему здесь никого нет? И для чего эти высоченные каменные стены, если не для защиты от врагов? Почему здесь такая мертвая тишина? Никаких признаков жизни, даже птицы не поют.

— Саймон, — начинаю я, — не кажется ли тебе, что…

— Знаю, это удивительно, поля выглядят точь-в-точь как какое-нибудь английское поместье, прямо сцена из «Хоуардс Энд».

Через час мы пересекаем долину и начинаем подниматься на холм, на этот раз более крутой и каменистый, нежели предыдущий. Тропинка сужается, становясь все больше похожей на американские горки. Теперь я вижу стену, второй туннель, известковые вершины, похожие на кораллы, пробившиеся со дна океана. Темные тучи застилают солнце, и воздух становится прохладным.

— Может, повернем обратно? — говорю я. — Похоже, будет дождь.

— Нет, сначала посмотрим, что на вершине.

И, не дожидаясь моего ответа, Саймон карабкается вверх по тропинке. Я следую за ним, вспоминая рассказ Кван о миссионерах — о том, как деревенские сказали, что их убили разбойники. Может, в этой сказке была доля правды? Уезжая из отеля в Гуйлине, — когда это было, неужели вчера? — я купила газету «Чайна дэйли» на английском языке. На первой странице был репортаж о неуклонном росте преступности в стране за последнее время, особенно в туристических центрах — таком, как Гуйлинь. Два дня назад в одной из деревень с населением двести семьдесят три человека было расстреляно пять преступников — один за изнасилование, два — за ограбление и два — за убийство. Все преступления были совершены в минувшем году. Пять жестоких преступлений, пять казней, и все это — в одной крошечной деревушке! Вот вам правосудие на скорую руку: обвинен, признан виновным, ба-бах. Далее в газете сообщалось, что рост преступности — следствие «тлетворного влияния Запада и дегенеративного образа мышления». Якобы перед смертью один из преступников признался, что у него помутился рассудок после просмотра пиратской копии американского фильма «Голый пистолет 33 1/3». Он также заявил, что не совершал убийства, что японскую туристку убили «бандиты с гор», а он только купил украденные часы «Сейко», принадлежавшие убитой. Вспомнив этот эпизод, я с облегчением думаю о том, что мы не представляем интереса для бандитов. Я ношу не «Сейко», а дешевенькие пластмассовые «Касио». Хотя кто знает, может, бандиты с гор мечтают именно об электронных часах с калькулятором размером с ноготь на большом пальце. Паспорт я, слава богу, оставила в доме Большой Ма. Я слышала, что паспорт стоит порядка пяти тысяч долларов на черном рынке. За такие деньги можно запросто укокошить.

— Где твой паспорт? — спрашиваю я Саймона.

— Здесь, — он хлопает рукой по своему рюкзачку, — ты думаешь, мы тут наткнемся на пограничный патруль?

— Черт, Саймон! Не надо повсюду таскать с собой паспорт!

— Почему?

Прежде чем я успеваю ответить, в кустах раздается треск, сопровождаемый стуком копыт. Это бандиты верхом на лошадях! Саймон спокойно шагает вперед.

— Саймон! Вернись!

— Сейчас, — и исчезает за поворотом. А потом я слышу его вопли: — Эй, там! Тпру! Погоди… Э, погоди! — и он несется, спотыкаясь, вниз по дороге, и с криком «Оливия, отойди!» врезается в меня с такой силой, что я, не удержавшись на ногах, мешком валюсь на землю. Я лежу в грязи, и мой разум вдруг отделяется от тела. Мысли ясные и спокойные, а чувства обострились. Я ощупываю шишку на голени, вздувшуюся вену на коленке. Боли нет. Нет боли! И без тени сомнения или страха я осознаю, что там, за поворотом — смерть. Я читала об этом в книжках: каким-то образом ты это чувствуешь, хотя и не можешь объяснить. Время течет медленно. Как правило, прошедшая жизнь мелькает перед глазами умирающего за секунды, но сейчас время тянется так медленно! У меня, похоже, предостаточно времени, чтобы вспомнить все самое лучшее, что было в моей жизни — нежданные радости, Саймона… Даже Саймона! И любовь, прощение, целительное умиротворение — оттого, что позади не осталось никаких горьких сожалений. Мне становится смешно: слава богу, на мне чистое белье, хотя здесь, в Китае, всем на это наплевать. Слава богу, со мной Саймон, и я не одна в этот ужасный и вместе с тем прекрасный момент. Слава богу, он будет со мной и после смерти — в раю или Мире Йинь, не важно. Хотя, если там и вправду что-то есть, что, если… Что, если там Эльза? В чьи ангельские объятия он устремится? Мысли вдруг перестают быть спокойными и ясными, время течет в обычном ритме, и я вскакиваю на ноги, говоря себе: «К такой-то матери все это дерьмо!»