— Но, если он был рожден человеком, то человек может и избавиться от него.

— Это верно, но дано это единицам. Но и они лишь жертвы собственного обмана и коварства сознания. Только чистая душа не способна видеть страх, да и она может прозреть и угодить в ее коварные сети. Только тем немногим творцам, чьи работы ты здесь видишь, было дано, но лишь на миг пробуждения, увидеть вечность. В этот творческий миг света и счастья они не ведали страха, и он был повержен ими, но лишь на миг. Увы, человек скован тленным телом, желаемыми вечно голодными потребностями, о облачен в кандалы обязанностей и человеческих законов, сдерживающих его порыв оторваться от серой массы, приобрести истинную свободу. Люди, составляющие массу, цепляются друг за друга, созданными ими же законами, диктуемые страхом, и никого не отпускают, лишь смерть даст каждому способность освободиться от оков тягостной и грязной жизни.

— И ты решаешь, кому умереть? — спросил, захваченный мыслями, Александр.

— Я не просто даю человеку смерть. Я успокаиваю его душу, возбужденную тягостью жизни, вытягиваю из нее, освобождаю ее оболочку от пороков, злобы, ненависти, словом, всей той грязи и тины, что она успела набрать, впитать в себя, когда имела смертное тело.

— А что потом происходит с ней, человеческой душой?

— Они свободно парят над прекрасной землей, радуясь красочными восходами и упоительными, сладостными заходами солнца. Она наслаждается всей той сказочной красотой, какой была лишена при жизни человека.

— А убийцы … души преступников, они тоже радуются?

— Души все одинаковы, они чисты при рождении человека, но испачканы при его жизни. Они легко очищаются, когда страх им неведом, ибо их страх умирает вместе с телом. И кто знает, может в прелестном, чистом личике улыбающегося младенца, живет очищенная душа больного маньяка, убивавшая в прошлой жизни. Как знать …

— То есть ты не знаешь этого?

— Мне отведена забота по ее очищению и возврату. Перевоплощение — удел случая. Они сами выбирают свой жизненный путь на земле, не ведая ни циклов, ни расчетов. Они абсолютно свободны и невинны, они подобно рождающимся лучам зари, первым янтарным капелькам росы на зеленой траве, первым россыпям отрицательных ионов после весенней грозы. Они чисты и свободны, я не властен над их решением, потому что оно без предвзято.

Александр задумался о чем-то. Мор глядел с нескрываемым интересом на юношу, наблюдая, как в нем зарождаются вопросы, тревожащие его сознание, пробудившее в нем само желание познать, открыть неведомое, заглянуть сквозь зыбкую, но недосягаемую вуаль истины. Его всегда удивлял пытливый и безудержный мозг человека, пытающийся все разведать, всюду пролезть. Человеческое сознание напоминало Мору новорожденного, оказавшегося в новом для него мире, огромном, полном тайн, и пытающемся все попробовать на язык, ко всему дотронуться.

— Почему человек живет так мало? Разве можно успеть за столь короткое время жизни сделать что-то существенное? — вопрошал пытливый мозг Александра. — Я читал автобиографии многих мыслителей, ученых, людей искусства, и почти все они не желали умирать, не желали прекращать изучение мира. Они могли бы еще не одно творение издать, порадовать мир своими лучшими произведениями. Ведь лучшие произведения, они считали, будут впереди. Но жизнь их оборвалась, а вместе с ней и пропали надежды на открытия. Но главное, что я заметил: только человек дойдет до своей вершины мастерства или почувствует, что он может еще многое создать, все подготовить для удобной творческой работы, как его жизнь заканчивается, обрывается навсегда. Я читал о многих таких случаях.

— А сколько раз жизнь обрывалась, когда человек и вовсе не достиг блаженства создателя … — Мор на мгновение затих, он рылся в памяти. Его мысли и чувства объединялись, и Александр вновь увидел буйство эмоций в его синих гипнотических глазах, удивительно живых, словно они были центром его жизненных сил, заключенных в оболочку красивого и гармоничного тела. Мор продолжил:

— Я много раз думал о собственной смерти … Я говорил с Ницше перед его уходом в мир теней. Он был романтик, шутник, фантазер и слепец, не видящий цель жизни, но приметивший ее короткий финал. Жизнь, хоть она и коротка, мгновение по сравнению с вечностью, но дана человеку не для того, чтобы умереть, получив финальную награду. Да, смерть — это финал, безысходный конец пути и только. Смерть не несет в себе творение, она слепа и глуха, она без чувствительна, ибо концом правит тот, кто дал жизнь, и не умело подаривший финал. Я лишь принимаю его, дорисовываю бледные тона на усопших лицах. Иногда я думаю, что уловить конец, финал существования — это тоже удивительный миг, сравнимый по силе с мигом рождения сущности. Я каждый раз, подобно творцам, содрогаюсь при виде новой смерти, финала старой жизни, выброшенной в мир забвения. И тогда я задумываюсь, зачем отказываться от того единственного подарка, что был дан создателем? Зачем желать умереть, уйти от трудной и невыносимой жизни? Ведь жизнь дана не для быстрого и облегченного финала. Если она — наказание, то не для того, чтобы от нее так легко отказаться, выбрав смерть. Когда ученик получает двойку, когда учитель видит огорчение ученика, заметившего свою ошибку, то опытный учитель не спешит дать ученику исправить ее. Хороший ученик должен понять, осознать, почувствовать эту ошибку, обдумать иные варианты решения. Учитель не должен бездумно, из-за сострадания к ленивому ученику, не желающему думать, но желающему все быстро исправить, помогать ему, сделав за него задание. Весь путь ошибок, каковы бы тягостными они не были, нужно пройти самому, и никто вместо человека это не сделает. Перед каждым сознанием лежит один мучительный и тягостный путь, какой он, не имеет значения, ибо нужно осознавать сам путь, а не его финал; видеть всю тернистую траекторию жизни, а не лишь ее конец. Это и есть цель жизни. О финале господь своей небрежной рукой позаботился сам — смерть всех поджидает, но ведь пройденный извилистый путь, у каждого лежит свой, неповторимый, никем не пройденный. Нет абсолютно одинаковых жизненных дорог, подобно тому, как нет двух одинаковых бурь в океане. Каждая жизненная буря отлична и неповторима.

— Но разве плохо жить больше ста лет, — возразил Александр, находящийся только в начале жизненного пути. — Или, скажем, тысячу лет, конечно, если не испытывать страдания от болезней.

— Если бы человек с его страхами и пороками, преследующие его повсюду, жил бы десять веков во здравии, или предположим, вечность, то старцы, прожившие много веков, которые сумели, в силу долгого и достаточного времени, накопить власть, деньги, опыт и умения, с легкостью бы расправлялись бы с новичками жизни, сотворили бы из новоиспеченных рабов, еще в их начале жизни, так и не дав им возможность почувствовать свободу. Увы, таков уж человек, его тщеславие, гордыня, самолюбие, желание все покорить, подмять, скрутить. Тогда большинству, чей возраст и опыт невелик, пришлось бы ждать насыщения, когда вседозволенность игривого, увядшего в собственных бесконечных желаниях, меньшинства закончится с их гибелью естественно или противоестественно. Но Бог не настолько коварен и жесток. Он подарил человеку миг жизни, и его вполне достаточно для выполнения мелких человеческих пакостей.