Только у Эриша было полно дел. Он сложил в мешок флягу со всеми остатками воды, огненные палочки Сэми, немного вяленого мяса. Потом глянул на солнце: в запасе оставалось несколько часов. Если к тому времени он не найдет безопасного места, придется тоже на дерево лезть…

Собак не было видно, но теперь мальчишки понимали, что это ничего не значило. Даже будь они поблизости, Эриш полагал, что за ним они не последуют: слишком сытые… объевшиеся человечиной. Так твердил его разум, но живот сводило от страха. Стараясь думать только о карте перед своим мысленным взором, он сполз с дерева и без промедления побежал на северо-запад.

На протяжении первых лиг сердце колотилось у него в горле, каждый шорох заставлял в ужасе озираться. Иногда он прямо-таки наяву слышал сзади топот нагоняющих лап, поворачивался и видел, что за спиной никого нет. Через некоторое время он поуспокоился, дыхание стало ровнее, шаг – шире. Он бежал, повернувшись к заходящему солнцу левым плечом, а ночью отыскал приют на ветвях громадного дуба.

Когда солнце снова взошло, он огляделся и обнаружил, что между лесными макушками виднеется синяя кровля храма Несокрушимого. Оказывается, до него было всего ничего.

Вскоре после рассвета Эриш добрался до храма и вывалил свою историю стоявшим там солдатам. В указанное им место немедленно выехало верховое подразделение с запасными конями, а к вечеру уже привезли пятерых уцелевших. Все ребята, даже Ранул, смеялись и шутили по поводу смертельно опасного приключения, которое пережили. Так они пытались не уронить лицо перед закаленными солдатами, пришедшими на выручку.

На другой же день всю шестерку арестовали по обвинению в убийстве собак императора. За это полагалась смертная казнь…

Над Старой Горой должен был вот-вот заняться рассвет; солнце как будто медлило, не торопясь восходить над иззубренным горизонтом. Небо наверху переливалось опалом, но на земле господствовала темнота. Горы вокруг стояли одна мрачнее другой, вершины кутал влажный серый туман. Глубокие долины, заросшие роскошным лесом, ждали, когда покажется солнце и капли влаги на листьях превратятся в россыпи жемчугов и бриллиантов.

Индаро куталась в кожу и меха, но сырость из нависших облаков проникала повсюду. Она текла с волос за воротник, хлюпала в сапогах. Индаро носила меховые сапоги на босу ногу, потому что ей нравилось ощущение мягкой кроличьей шкурки между пальцами, но она стояла здесь уже больше часа, и в сапогах успела воцариться неприятная сырость.

Отогнав мысли о телесном неудобстве, Индаро прикрыла глаза. Она ощущала, как подбираются к лицу солнечные лучи: скоро Индаро почувствует их тепло. Вот уже пятое утро подряд она в густой полутьме совершала восхождение на гору, чтобы встретить рассвет. Прежние четыре раза наградой за труды оказывался проливной дождь и влага наползшего облака. Мэйсон предрек, что сегодня ей повезет, и, кажется, не ошибся. Индаро расправила спину и подняла лицо, готовясь встретить солнечные лучи. С волос, потревоженная движением, скатилась на спину целая струйка воды, заставив Индаро содрогнуться. Она вновь очистила свой разум и стала ждать солнце.

Она ждала и ждала… Потом, когда нетерпение пробилось даже сквозь броню вымуштрованного спокойствия, открыла глаза. Ну надо же! Откуда ни возьмись, с восточной стороны сгустился туман. Превратился в плотную темную тучу и начисто закрыл Врата Солнца – узкую расселину между соседними горами, откуда и должно было выплыть светило.

Вот, стало быть, и встретила рассвет. Снова!

Девчушки захихикали за спиной у Индаро. Она хмуро повернулась.

– Что смешного, не понимаю, – проворчала она. – Это только значит, что вам обеим и завтра сюда придется карабкаться!

Обе расхохотались в голос, так, словно вправду поняли сказанное. Потом вскочили и, жестом пригласив ее за собой, запрыгали по тропинке вниз. Ноги в меховых сапожках безошибочно находили опору, невзирая на скудное освещение. Индаро последовала за ними, но медленнее, внимательно глядя под ноги и зная, что девочки непременно остановятся ее подождать. Они ведь ее вроде как охраняли.

Нынче утром истекали сотые сутки ее плена.

По первости она пыталась бежать. В ее маленькой белой камере имелось окошко, даже не забранное решеткой, но оно находилось высоко над головой. Индаро проводила долгие часы, соображая, как бы до него дотянуться, и тратила силы в безуспешных попытках. В комнатке не было никакой мебели, только чистый тюфяк для сна и поганое ведро. Как голову ни ломай, с такими подручными средствами ничего потребного для побега не изобразишь. С отчаяния Индаро взялась прыгать на стену, пытаясь добраться до окошка. Она падала, расшибалась, дважды теряла сознание. После этого тюремщики исполнились то ли жалости, то ли раздражения и перевели ее в закуток вовсе без окон.

В первые дни своего пребывания в узилище Старой Горы она боялась пыток и медленной смерти. Мало-помалу страх отступил, и тогда Индаро забеспокоилась о своих товарищах. Дун, Фелл, остальные – что с ними?

Однако спросить о судьбе друзей она смогла лишь через месяц, поскольку никто из тюремщиков не говорил на ее языке. Женщины здесь были маленькие, опрятные, с темными глазами и кожей. Одевались они в неизменные шерстяные рубашки и юбки. Они улыбались Индаро, когда приносили ей поесть или опорожняли ведро. Спустя какое-то время она стала разговаривать с ними, рассказывая им про своего отца в сером доме на Выступающем берегу. О братце Рубине, о дружбе с Дун… О войне и о битвах, в которых участвовала, Индаро не говорила.

Ее вежливо выслушивали. Она заглядывала им в глаза и временами замечала потрясение… удивление… однако на лицах была все та же непроницаемая вежливость, и она уверилась, что никто здесь ее не понимал.

В первое прохладное осеннее утро – Индаро провела бессонную ночь, силясь согреться под тонкими одеялами, – в дверь постучали, и, вежливо обождав, внутрь вошел мужчина. Он нес стопку одеял и второй тюфяк:

– Пригодится. – Он положил все это на кровать. – Ночи будут все холоднее.

Она смотрела на него, прижавшись спиной к стене, и впервые за много недель чувствовала страх. Человек, говоривший на ее языке… способный понимать ее речи… Неужели сейчас начнется допрос? Может, они ждали его прибытия, чтобы…

– Я хотел табуретку принести, но рук не хватило, – сообщил он Индаро, оглядевшись, потом пожал плечами и сел прямо на пол, спиной к запертой двери.

Он был уже в годах, коренастый, дородный, чисто выбритый, с седоватыми волосами и длинным подбородком.

– Меня зовут Мэйсон.

Она не ответила, и он добавил:

– А ты – Индаро Керр Гильом.

Она тысячи раз думала о том, как ее станут допрашивать. Особенно когда не спалось по ночам. И давным-давно решилась ничего не отвечать, ни о чем не спрашивать. Но то, как с ней обращались, убаюкало былую бдительность, и вот уже она услышала собственный голос:

– Что с моими друзьями? Они живы?