Hence the hump on the back of the Camel,

And the Sphinx’s inscrutable[87]smile.

[Половая жизнь Верблюда / страннее, чем кто-либо думает. / В моменты любовной страсти / Он часто употребляет Сфинкса через жопу. // Но задний проход Сфинкса / Забит песками Нила. / Отсюда горб на спине у Верблюда / И непроницаемая улыбка Сфинкса.]

Загадочность, неуловимость, неопределенность, а то и полная исчезаемость улыбки нашла классическое воплощение в улыбке, точнее, усмешке, grin, чеширского кота из “Алисы в Стране чудес”. Правда, там сначала исчезает кот, а потом уже его улыбка, но суть – в игре со все той же экзистенциальной пограничностью. Подобно чеширскому коту, в других случаях исчезновению подлежит обреченный на казнь герой или нацеленная на посмертную славу поэтесса, а их улыбка остается и даже увековечивается.

Вуди Аллен и Дайан Китон в фильме «Sleeper» (1973)

Кстати, исчезновением улыбка чревата даже словарно. Второе, разговорное, значение русского глагола улыбнуться – “не достаться, не осуществиться, исчезнуть, пропасть в результате хищения” (Поездка на юг улыбнулась; Мешки со склада улыбнулись).

Более того, как все в улыбке, неопределенно, то есть не совсем ясно, и происхождение этого слова.[88]Согласно этимологическим словарям, довольно позднее лексическое гнездо УЛЫБКА – ЛЫБИТЬСЯ – УЛЫБАТЬСЯ, зафиксированное лишь с XVIII в.,[89]восходит, по всей видимости, к древнерусскому слову лъбъ, значившему “череп” (ср. Лобное место).[90]Исходный смысл слова улыбаться реконструируется поэтому как “скалиться подобно черепу”. Это полускрытое присутствие в улыбке образа черепа, конечно, как нельзя лучше согласуется с рассмотренной выше предсмертной мотивикой. Ср. кстати, у В. Дорошевича в “Через сто лет после смерти”:

“Около меня стоял господин. Приличной наружности. Скелет – как скелет. Как и у всякого черепа – улыбка удовольствия вплоть до ушей”.[91]

Кадр из фильма «Чапаев» (1934)

Все как бы говорит о ненадежности, неестественности, ненастоящести улыбки. Архетипической эмблемой этого может служить гримаса, врезанная преступниками в лицо Гуинплена – героя романа Гюго “Человек, который смеется” (“L’homme qui rit”). Причем, вопреки заглавию (смеется, rit), это именно улыбка – оскал разрезанного до ушей рта, а не смех, предполагающий голосовое сопровождение.

Две мои самые любимые улыбки – из “Иностранцев” Зощенко и “Спящего” (“Sleeper”) Вуди Аллена.

У Зощенко это француз, который, как все буржуазные иностранцы, способен в любой ситуации контролировать выражение своего лица. Проглотив на дипломатическом приеме куриную кость, он весь вечер не подает виду.

“Так вот этот француз, который кость заглотал, в первую минуту, конечно, смертельно испугался. Начал было в горле копаться. После ужасно побледнел. Замотался на своем стуле. Но сразу взял себя в руки. И через минуту заулыбался. Начал дамам посылать разные воздушные поцелуи. Начал, может, хозяйскую собачку под столом трепать.

Хозяин до него обращается по-французски.

– Извиняюсь, – говорит, – может, вы чего-нибудь действительно заглотали несъедобное? Вы, говорит, в крайнем случае скажите.

Француз отвечает:

– Коман? В чем дело? Об чем речь? Извиняюсь, – говорит, – не знаю, как у вас в горле, а у меня в горле все в порядке.

И начал опять воздушные улыбки посылать. После на бланманже налег. Скушал порцию.

Посидел в гостиной минуты три для мелкобуржуазного приличия и пошел в переднюю. <…> Ну, на лестнице, конечно, поднажал. <…>

Подох ли этот француз или он выжил – я не могу вам этого сказать, не знаю. Наверное, выжил. Нация довольно живучая”.

Улыбки опять на грани смерти и опять под внешним давлением.

Не менее стрессовая ситуация складывается в комической дистопии Вуди Аллена. Под видом врачей подпольщики (Вуди Аллен и Дайан Китон) проникают в секретную больницу, где тело всесильного тирана должно быть восстановлено путем клонирования по носу – единственному оставшемуся от него органу. Они героически похищают этот гоголевский нос и успешно спасаются бегством, но все время, что они находятся в поле зрения медперсонала и охранников, на лице Вуди Аллена сменяются гримасы смеха, страха и злобы. Некоторые кадры запечатлевают гротескный гибрид – улыбку, наглую и заискивающую одновременно (на 67-й минуте фильма – близко к началу 8-й части). И в неподражаемом исполнении Вуди Аллена этот мимический букет точно передает суть улыбки как нашей хрупкой защиты от ненавистного социума.

…Нет, на фоне жизнерадостных калифорнийцев я не выгляжу неулыбчивым русским, веселюсь, может быть, даже немного чересчур. А в молодости, по-видимому, вообще не переставал ухмыляться, с поводом и без повода, и мой приятель, мрачный остряк Феликс Дрейзин, цитировал мне в укор Маяковского:

Тот,

кто постоянно ясен, —

тот,

по-моему,

просто глуп.

Феликс все хотел дожить до эпифанического момента, когда пошлость моего барского довольства жизнью станет совершенно очевидной, и тогда уже с полным резонерским правом направить на меня итоговый изобличающий перст. Но вместо этого он давно и очень по-глупому умер, оставив меня размышлять на все подобные темы – в частности, о том, не возрастное ли это у меня насчет снимков.

Так или иначе, перед фотообъективом мне, как правило, вспоминаются кадры из пудовкинского “Потомка Чингисхана” – команда, которую британский офицер-интервент отдает связному, сообщающему ему о приближении красных. Роковое известие необходимо скрыть от окружающих, и офицер с деланой улыбкой что-то драматически шепчет, и связной тоже расплывается в улыбке. В последующих кадрах лживая дипломатическая улыбка передается от офицера к британскому коменданту, а там и к его супруге.