Платок имел форму геометрической фигуры «трапеция». Пришитые к нему два конца завязывались на середине живота, на ладонь ниже пупка. Изделие сложностью не отличалось. При помощи сетки из толстых красных нитей на нем крепились серебряные монеты с дырочками наверху и белые круглые бусины двух размеров: побольше и поменьше. При покачивании бедрами монеты и бусины сталкивались друг с другом, издавая звон…

Когда младший евнух Али доложил Шахин-Гирею, что третья жена просит у него аудиенции, Светлейший хан несколько удивился. Время было совершенно неурочное, только что завершилась полуденная молитва — «саляр аз-зухр». Однако, отложив в сторону дела, правитель Крыма двинулся за слугой к покоям Лейлы.

Али шел и улыбался. Он тоже любил «танцы живота» и музыку и умел извлекать простейшие мелодии из турецкой флейты. Под эти звуки и удары по тулумбасу, на котором играла Асана, третья жена хана и исполняла «танец живота». Как правило, это происходило по вечерам, но и днем могло получиться не хуже, потому что Светлейший хан рассмотрел бы тогда все «па» дивного танца, все его детали.

Лейла встретила своего господина в широком и длинном халате из белого ажурного шелка. Халат застегивался на одну жемчужную пуговицу у горла. Сквозь прозрачную ткань Шахин-Гирей увидел ее наряд: розовая облегающая короткая блузка без пуговиц, с полами, завязанными узлом на груди, розовые батистовые шаровары, туфли из белой телячьей кожи, расшитые золотом. Красный пояс с монетами и бусинами стягивал бедра третьей жены и сквозь халат пылал, как призывный огонь маяка.

Шахин-Гирей молча сел на подушку и приготовился наблюдать это весьма волнующее зрелище. Если уж скромница и недотрога Лейла затевала «танец живота» средь бела дня, то, значит, причина сего действа была по-настоящему серьезной. В конце концов, письмо для русской путешественницы очутилось у него в руках. Лейла, усевшись рядом с мужем на подушку, рассказала о своей просьбе. Шахин-Гирей улыбнулся, осторожно развязал узел на ее розовой блузке и просунул ладонь под тонкий шелк.

— Bien sur, mon coeur… Ne doute pas…[61]

Через час нарочный уже скакал с ее письмом в Инкерман, в монастырь Святого Климента. Весь вечер Лейла готовила подарок для Анастасии: записывала в ее альбомчик свои стихи, переведенные на французкий, рисовала по краям страниц восточные орнаменты черной и красной тушью. Асана, что-то ворча себе под нос, собирала две дорожные сумки для нее.

Третья жена хана выехала из Бахчи-сарая в седьмом часу утра. Рядом с кучером сидел младший евнух Али. Перед экипажем и позади него скакали по два саймена в темно-синих кафтанах. Настроение у Лейлы было отличным, и она всю дорогу напевала куплеты из веселой татарской народной песни «Араба къапу».

В караван-сарае у деревни Джамчи Лейлу встретила Фатима и приветствовала с подчеркнутым подобострастием. Но ничего интересного для себя в ее товарах юная художница не обнаружила. Ей пришла в голову мысль выехать Анастасии навстречу, раз уж они обе находятся в этих краях. Однако тут в комнату вошел двоюродный брат ее мужа Казы-Гирей.

Он такое стал рассказывать ей про госпожу Аржанову, что турчанка вмиг забыла о первоначальной цели своего путешествия. Ураган чувств поднялся в ее душе: сначала — обида, потом — негодование и ненависть, а вскоре желание отомстить. Все же она задала ему вопрос: «Что плохого во время своего вояжа успела сделать русская для крымско-татарского народа?» Его ответ показался ей невнятным: мол, кяфиры вообще враги истинной веры, они вредят правоверным мусульманам повсюду, искушая их подобно злым джиннам.

Совсем не глупа была Лейла, и эти слова ни в чем ее не убедили. К тому же, Казы-Гирей почему-то говорил слишком много, его глаза беспрестанно перебегали с предмета на предмет. Он старался сохранить спокойствие, но это плохо удавалось ему. Лицо его то превращалось в восковую маску без малейшего выражения, то искажалось злобной гримасой. Испытывая тревогу, юная художница решила дождаться встречи с Анастасией.

Колокольный звон плыл над монастырем Святого Климента, сзывая монахов и послушников на утреннее богослужение. Анастасия сладко потянулась. Приятно было слышать этот густой медный голос вместо завываний муэдзина, спать на кровати, а не на диванчике-сете, сидеть за столом на стульях, а не на полу, покрытом ковром и подушками. Восточная экзотика, с первого раза полученная в таком количестве, несколько утомила ее. Но теперь, попав в привычную с детства обстановку и под защиту монастырских стен, ежедневно творя молитву пред иконами Господа нашего Иисуса Христа и матери Его Пресвятой Девы Марии, Анастасия точно сняла с себя невидимый панцирь и наконец вздохнула свободно.

Двое суток прошло с тех пор, как она увидела стены древнего Херсонеса и получила вознаграждение, назначенное ей Судьбой. Вновь добытые камеи, тщательно упакованные в замшу, лежали в специально сделанном ящичке. Вчера вечером в Инкерман прискакал нарочный от Микаса Попандопулоса с известием, что русский фрегат уже идет в Балаклаву. Через день-другой они погрузятся на корабль и отплывут в город Херсон.

Там господин Турчанинов с нетерпением ожидает прибытия маленькой экспедиции, возглавляемой «ФЛОРОЙ». Резидент русской разведки в Крыму дал ему знать, что у Анастасии на руках — приватное письмо Светлейшего хана Шахин-Гирея к императрице Екатерине II. Она выполнила поручение секретной канцелярии губернатора Новороссийской и Азовской губерний не частично, как они предполагали, а полностью. Полностью! Светлейший князь Потемкин должен отметить таковое ее деяние совершенно особым образом…

Ощущение покоя настолько охватило Анастасию, что она, не задумываясь ни о чем, отправила в Бахчи-сарай отряд телохранителей-сайменов. С ними она передала новое послание Его Светлости, в котором писала о своей глубокой признательности и сообщала, что на днях сядет на русский корабль. Анастасия закончила письмо французской вежливой почтовой фразой: «Тout a vouse»[62], — зная, что хану известен ее перевод.

Стук в дверь прервал ее размышления. В комнату вошла Глафира с подносом в руках. Вместо обычного завтрака на нем одиноко стояла кружка травяного настоя. Сегодня предполагалась грандиозная «чистка перышек». Анастасия решила проводить разгрузочный день с поеданием яблок, делать массаж, питательные маски для лица и тела, маникюр, стрижку волос, а под вечер даже пойти в парную, которую обещали растопить здешние монахи. Она хотела вернуться в Россию настоящей победительницей, совершившей вояж в экзотическую страну без малейшего ущерба, во всяком случае — для своей внешности.

Горничная подала кружку, и она медленными глотками выпила настой, довольно-таки горький. Затем Глафира помогла Анастасии надеть просторный шелковый халат и принялась расчесывать ей волосы. Она рассказывала барыне, как готовила смесь, которую они между собой называли «бабушкиной»: шесть желтков, столовая ложка меда, несколько капель оливкового масла, тщательно растертые вместе. Эта питательная маска всегда благотворно действовала ей на кожу, смягчая и освежая ее.