— Вы сможете доехать верхом до монастыря? — Мещерский достал из кармана и протянул ей свой носовой платок.

— Попробую, — ответила она неуверенно.

— Что скрывать, Анастасия Петровна, ситуация сложная, — продолжал поручик. — Надеюсь, вы понимаете это. Во-первых, у кипарисовой рощи мы разминулись с каретой хана, в которой ехала его третья жена. Что у нее в голове — неизвестно. Ведь это она выманила вас сюда. Почему вы ей поверили, ума не приложу… Во-вторых, от нас живым ушел Казы-Гирей. Это — серьезное упущение. Попадись он мне, я бы разложил его на том плотницком столе, что они приготовили для вас, вбил бы ему в ладони гвозди, а потом отрезал бы… гм… одну часть тела… такую, чтоб впредь никогда не желал он рвать рубашки на белых женщинах!

— Ради бога, князь… — Она поморщилась. — Или вы хотите уподобиться варварам?

— Я уже говорил Светлейшему об этом. Если мы не уподобимся варварам, то мы никогда не выиграем войну у них.

— Избавьте меня от ваших теоретических рассуждений! Хотя бы сегодня.

— Какие уж тут рассуждения! — рассердился Мещерский. — Отсюда надо уезжать. И очень быстро!

— Зовите солдат.

— Вы-то сами готовы?

Немного стесняясь его пристального взгляда, Анастасия приоткрыла кафтан и взглянула на рану. Кровь уже запеклась коричневой корочкой. Казалось, что в волшебной ложбинке между двумя белыми взгорьями пролегла прямая темная дорога.

— Найдите в мастерской мой камзол… Мне холодно без рубашки и в одном кафтане, — сказала она Мещерскому. — Также вам придется ехать рядом со мной. На всякий случай. Даже разрешаю вам обнимать меня. Но — за талию. Плечи ужасно болят. А кроме того… — Она в смущении помедлила. — Дайте мне еще рома…

Маленький отряд покидал караван-сарай у деревни Джамчи. Впереди находился сержант Чернозуб с капралом Новотроицкого кирасирского полка. Они держали в руках заряженные пистолеты. За ними следовали князь Мещерский и Анастасия. Потом шла вьючная лошадь, взятая в караван-сарае в качестве военного трофея. На ней русские везли своего пленника, положив его животом на седло и связав ему руки и ноги одной веревкой. Замыкали шествие трое кирасир. Когда они миновали ворота, то один солдат достал пистолет, обернулся и выстрелил в телегу с сеном. Она вспыхнула вся, мгновенно и очень ярким пламенем.

— Рысью — марш! — скомандовал поручик. Строевые кони, прекрасно знавшие эту команду, сами перешли в другой аллюр. Всадникам осталось подобрать поводья и крепче обхватить их бока ногами…

Сначала осенний дождь накрапывал медленно, но через полчаса посыпал часто и густо. Порывы ветра бросали дождевые капли в окно, и они стучали по нему, как камешки. Карета ехала через лес по узкой дороге. Потому за ее стенки все время цеплялись ветви кустов и деревьев с редкими желтыми и багряными листьями. Красивый желтый лист, по краям немного потемневший, вдруг попал между стеклом и резной деревянной решеткой. Лейла приложила ладонь к этому месту. Мысли ее были печальными. Она не знала, что Анастасия избежала пыток, надругательства и мучительной смерти. Она говорила себе: «Я — предательница!» — и слезы выступали у нее на глазах.

Лес давно кончился. Струйки дождя по-прежнему бежали по стеклу, ветер заставлял его звенеть, а желто-коричневый лист все держался и держался на окне, точно приклеенный. Третья жена хана осторожно приоткрыла дверцу кареты и тонкими пальцами, на концах окрашенными хной, вытащила лист из-под решетки, разгладила и положила рядом на сафьяновую подушку.

Всю дорогу до Бахчи-сарая Лейла рассматривала его узорчатые края и еще зеленые прожилки. Она размышляла о том, что случилось сегодня. Слабая надежда появилась в ее сердце. Почему-то она снова и снова слышала голос Анастасии: «Бог воздаст всем по их заслугам…» Она даже не заметила, как колеса застучали по каменному мосту перед ханским дворцом и стража бросилась открывать ворота. Евнух Али заглянул в окно.

— Госпожа, мы — уже дома.

Асана, встречавшая третью жену в коридоре гарема со свечой в руке, сразу поняла, что ее повелительница сильно не в духе. Хотя она вроде бы возвращалась с торгового склада в караван-сарае у деревни Джамчи, никаких покупок при ней не было. Только старая дорожная сумка из бисера да опавший лист с кизилового куста. Верная служанка попыталась завязать разговор, но Лейла, кинув на нее злой взгляд, молча ушла в свою спальню.

Там в очаге горел огонь и постель белела свежими простынями. Лейла достала из дорожной сумки тот подарок, который приготовила для русской путешественницы, но так и не вручила: маленький альбом со своими рисунками и стихами. Она, скрестив ноги по-турецки, села на подушку возле очага. Длинные языки пламени плясали перед ней, но Лейла как будто не видела их. Она положила кизиловый лист на чистую страницу в альбоме и старательно обвела его карандашом, прорисовала детали, подумала и бросила желто-коричневый лист в очаг. От нестерпимого жара он скрутился в трубочку вспыхнул и вскоре превратился в пепел. Юная художница стала писать на краю страницы, под рисунком:

Трепещет лист на ветру,

Красивый такой, золотой.

Он ведет вечную борьбу

За мир, за покой.

Но жизнь оставила его.

Она ждет новой весны.

Но что-то ведь держит его?

Быть может, мольбы?

И есть у него душа.

Аллах услышит ее.

Тут появилась рука:

Лети, лети, душа[68].

Еще в первые годы своего царствования государыня решила учредить в России новый орден. Она сама составила статут награды. В этом документе она записала: «Ни высокая порода, ни полученные перед неприятелем раны не дают быть пожалованным сим орденом, но дается оный тем, кои не только должность свою исправляли во всем по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличили еще себя особливым каким мужественным поступком или подали мудрые и для Нашей воинской службы полезные советы…»

Для награды она придумала такое название: «Императорский Военный орден Святого великомученика и победоносца Георгия». Предполагалось, что Военный орден будет иметь четыре степени и, таким образом, его смогут получать не только генералы, как это водилось с прежними орденами, но штаб— и обер-офицеры.

Разные обстоятельства долгое время мешали Ее Величеству объявить об учреждении новой награды. Лишь 26 ноября 1769 года, публично огласив указ, императрица возложила на себя знаки первой, высшей степени ордена. Таковыми являлись золотая четырехугольная звезда с надписью «За службу и храбрость» и на черно-желтой ленте золотой крест, покрытый белой эмалью, с розовым медальоном в центре, на котором изображался св. Георгий на коне, копьем поражающий четырехлапого крылатого змия.

В Зимнем дворце вечером того же дня состоялся бал, названный Георгиевским. Ужин гостям подавали на орденском сервизе. Его тарелки, чашки с блюдцами украшали цветные рисунки георгиевских лент, золотых звезд и белых крестов. Настоящий орден присутствующие могли видеть только на императрице.