Порой за окнами дворца Сен-Поль, словно тени, проходили герцог и королева; они бросали взгляд на улицу, где разыгрывались сцены отчаяния, но помочь ничем не могли и оставались во дворце; говорили, что у короля начался новый приступ безумия. А в это время Генрих Английский во главе огромной армии осадил Руан. Город испустил стон, который, прежде чем достичь ушей герцога Бургундского, потерялся в стенаниях Парижа; но то был стон целого города. И хотя никто на него не отозвался, руанцы тем не менее плотнее закрыли двери и поклялись сражаться до последнего.

Тем временем дофинцы, предводительствуемые неутомимым Танги, маршалом де Рие и Барбазаном, слывшим в народе бесстрашным, овладев городом Туром, который именем герцога защищали Гийом де Ромнель и Шарль де Лаб, выслали несколько вооруженных групп к воротам Парижа.

Таким образом, слева у герцога Жана были дофинцы – враги Бургундии, справа – англичане, враги Франции, а спереди и сзади – чума, страшный враг всех и вся.

Зажатый в тиски, герцог стал подумывать о переговорах с дофином, дабы препоручить ему, королю и королеве защиту Парижа, а самому отправиться на помощь Руану.

Следствием сего явилось то, что королева и герцог Бургундский наново подписали статьи о мире, – провозглашение коего несколько времени назад было отложено, – сперва в Брэ, а затем в Монтеро. 17 сентября эти статьи были оглашены под звуки трубы на улицах Парижа, и герцог Бретонский, предъявитель сего договора, был отряжен к дофину, дабы испросить у него согласия. В то же время, желая склонить его к примирению, герцог отправил к дофину его молодую жену[28], – та находилась в Париже и была в большой милости у королевы и герцога.

Герцог Бретонский нашел дофина в Туре и добился аудиенции. Когда герцога ввели к дофину, по правую руку от него стоял молодой герцог Арманьякский, он прибыл накануне из Гиени, чтобы потребовать расследования по делу смерти своего отца, на что получил высочайшее согласие; по левую руку стоял Танги Дюшатель, заклятый враг герцога Бургундского; а позади – президент Луве, Барбазан и Шарль де Лаб, недавний Бургундец, а теперь сторонник дофина; все они желали войны, ибо верили, что с дофином их ждет великое будущее, а с герцогом Жаном – одни потери.

С первого взгляда герцог Бретонский понял, каков будет исход переговоров, однако он почтительно преклонил колено и вручил договор герцогу Туренскому. Тот взял его и, не распечатывая, сказал герцогу, помогая ему подняться:

– Дорогой кузен, я знаю, что это такое. Меня призывают в Париж, не так ли? Если я соглашусь туда вернуться, мне обещают мир. Кузен, я не собираюсь мириться с убийцами и возвращаться в город, который все еще истекает кровью и исходит слезами. Герцог посеял зло, пусть он его и врачует; я не совершал преступления, и не мне искупать чужую вину.

Герцог Бретонский пытался настаивать – тщетно. Он вернулся в Париж, неся герцогу Бургундскому отказ дофина, в тот момент, когда герцог шел в совет, дабы выслушать там гонца из Руана. Герцог внимательно слушал своего посла, когда же тот кончил отчет, он уронил голову на грудь и глубоко задумался. Так продолжалось несколько минут, затем герцог сказал:

– Он сам вынуждает меня к этому. – И вошел в залу королевского совета.

Нетрудно дать объяснение словам герцога Бургундского.

Герцог был первым вассалом французской короны и самым могущественным принцем христианского мира. Парижане обожали его; в течение трех месяцев он управлял страной как король, а сам несчастный король был безнадежно болен, и даже те, кто чаял его выздоровления, считали, что он не жилец; в случае его смерти, поскольку регентом был герцог, выход мог быть только один. Дофинцы владели лишь провинциями Мэн и Анжу, если б они уступили королю Англии Гиень и Нормандию, то заручились бы его поддержкой и получили бы в его лице союзника. Находящиеся во власти герцога Фландрия и Артуа, присоединенные им к короне Франции, были бы для нее возмещением этой потери; наконец, опыт Гуго Капета был еще свеж в памяти, так почему бы его и не повторить, а дофин отказывался от всякого примирения и желал войны, так пусть и пеняет на себя, если последствия всего этого падут на его голову.

В таких условиях герцогу Бургундскому было легко и просто проводить свою политику. Она заключалась в следующем: оставить осажденный Руан без помощи, начать переговоры с Генрихом Английским и по соглашению с ним устроить все так, чтобы в случае смерти Карла VI добавить к королевской власти, которой он фактически уже обладал, держа в своих руках все королевство, только звание короля, чего ему пока еще недоставало.

Момент был как нельзя более благоприятным, дабы приступить к выполнению этого замысла: потерявший рассудок король не мог присутствовать на совете, – его даже не предупредили о созыве этого собрания, – посему герцог свободен был дать такой ответ посланному из Руана, какой показался бы ему наиболее подходящим, – то есть служил бы его интересам, но отнюдь не интересам Франции.

Отказ дофина только укрепил герцога в его намерениях, с этим он и вошел в залу, где проходили собрания, и сел на трон короля Карла с таким видом, словно пробовал себя в роли, которую, как он надеялся, ему предстояло сыграть в будущем.

Как только он прибыл, посланца из Руана тут же провели в залу.

Это был старый священник, совершенно седой, он был бос и в руках держал посох, как и положено человеку, взывающему о помощи. Старик прошел в центр залы и, приветствовав герцога Бургундского, стал объяснять, в чем состоит его миссия. Вдруг за маленькой дверцей, задрапированной ковром и ведущей в покои короля, послышались громкие голоса. Все обернулись на шум и с удивлением увидели, что ковер над дверцей поднялся; в ту же минуту, отбиваясь от стражников, удерживавших его, Карл VI ворвался в залу, где его никто не ждал, и с горящими от гнева глазами, в развевающихся одеждах, твердым шагом направился к трону, на который преждевременно уселся герцог Жан Бургундский.

Неожиданное появление короля поразило всех и вызвало смешанное чувство страха и почтения. Герцог Бургундский, видя, как король приближается к трону, медленно поднимался, словно какая-то высшая сила вынуждала его встать. Когда король поставил ногу на первую ступеньку, чтобы взойти на трон, герцог с другой стороны машинально поставил ногу на последнюю ступеньку, чтобы спуститься вниз.

Все молча наблюдали за этой странной игрой в качели.

– Да, сеньоры, я понимаю, – начал король, – вас уверили, что я был не в своем уме, возможно даже, что я мертв. – Он неестественно засмеялся. – Нет, сеньоры, я был только пленником. Но узнавши, что в мое отсутствие держат совет, я пожелал прийти. Кузен мой, надеюсь, вы с удовольствием отметили сейчас, что опасность, угрожающая моему здоровью, преувеличена и что я в состоянии решать дела королевства.

Он повернулся к священнику и сказал: