– А как же тебя угораздило Изломом стать?

– Залез туда, куда не следует.

– И где ж это место такое?

– Да здесь же, неподалеку. В Зоне. Я хотел через саркофаг к Монолиту пролезть.

– Один шел?

– С Семецким.

– И что?

– Не получилось.

– Зачем же снова идешь?

– Ну, ежели Зона меня изуродовала, так, может, она же меня и снова человеком сделает.

– А каково оно?

– Что?

– Быть Изломом?

– Поначалу даже забавно. Наслаждаешься силой, способностями, которых нет у простых смертных. Я вижу то, что не видит обычный человек, чувствую то, что он не сумеет даже вообразить. Не говоря уж о телепатических и психокинетичесикх возможностях. Потом я почувствовал, что следом за физическими во мне начинаются другие перемены. Стала меняться психика, начало трансформироваться сознание. Мое мировосприятие становится другим. По-видимому, если не удастся обратить этот процесс вспять, скоро во мне вообще не останется ничего человеческого. Я окончательно превращусь в одного из монстров Зоны.

– Ты бессмертен?

– Пока не знаю.

Коридоры, по которым они шли, различались лишь маркировочной полосой, шириной в ладонь, тянущейся по стене на уровне плеча. Черная, белая, красная, зеленая… Иногда – две полосы, тянущиеся параллельно. Три и более – никогда. Возможно, это была своеобразная опознавательная система, помогавшая ориентироваться в бесконечном лабиринте переходов. Еще они видели двери. Тяжелые, металлические, с написанными по трафарету номерами и буквенными кодами. Или – легкие, раздвижные, с пластиковыми окнами, как в больничных палатах. Одни – распахнуты, другие – плотно закрыты. Журналист чувствовал огромное желание Шрека узнать, что скрывается за этими дверями. Будь его воля, американец заглянул бы в каждую из комнат. Но двигало им не простое человеческое любопытство. И не страсть исследователя непознанного. А только чувство долга. Когда Излом понял, в чем тут дело, он не мог решить, глупо это или смешно. А может, и то, и другое сразу? Сам Журналист четко придерживался сталкерского правила – следуй за тем, кто тебя ведет. Шаг в сторону от маршрута может оказаться последним. Сейчас группу вел Гупи. Который не проявлял видимого интереса к тому, что находилось за дверями.

То и дело им попадались на глаза следы, оставленные бюрерами. Обрывки тряпок, в которые подземные карлики укутывали свои уродливые тела, кучки помета, аккуратно и тщательно обглоданные кости, несколько расплющенных в блин консервных банок. Последнее было особенно характерно для бюреров. Обладая зачатками разума, подземные карлики понимали, что консервные банки являются вместилищем для еды. Но открыть банку, вставив в нужное место ключ и повернув его несколько раз или, того проще, потянув за кольцо, они почему-то не догадывались. Поэтому, если в руки бюрера попадала консервная банка, он, после нескольких бесплодных попыток открыть ее, принимался со всей своей дурацкой силой, колотить банкой об стену. Или по полу – это уж, как придется. До тех пор, пока на банке не лопался шов – чтобы через образовавшуюся дырку высосать содержимое. Но самих уродливых карликов они пока еще не встретили. Быть может, бюреры таились в глубинах заброшенных катакомб. Или же до поры до времени не показывались пришельцам на глаза. Тихонько наблюдали за ними со стороны. Присматривались. Принюхивались. В молчании и темноте затевали какую-нибудь гнусь. Или их останавливало то, что одним из чужаков оказался Излом?

– Что ты будешь делать, когда мы придем на место? – спросил Гупи у Шрека.

– К Монолиту? – уточнил американец.

– Не знаю. Я не верю в Монолит. Я веду вас к месту, указанному на плане.

– Монолит существует, – уверенно заявил Журналист.

– Ты его видел?

– Нет. Но я ощущал его присутствие. То, как он воздействует на меня.

– Что это было? – спросил Шрек.

– Это трудно описать словами… Это… Как будто твой разум становится частицей другого, очень мощного сознания… Нет, не так. Ты чувствуешь, что вливаешься в могучий поток сознания, который… У которого совершенно иные, непонятные тебе цели… Не просто непонятные, а недоступные твоему восприятию. До тех пор, пока ты полностью не растворишься в том, что готово тебя принять… При этом ты испытываешь очень странные чувства. Страх… Неосознанный, первобытный, полуживотный ужас, на уровне инстинкта самосохранения, от того, что ты ощущаешь присутствие рядом с собой чего-то настолько огромного, что ты неспособен охватить это взором, и настолько чуждого, что ты не в силах это осмыслить. И одновременно – сумасшедшую радость… Ты едва не захлебываешься от восторга, от того, что тебе удалось… Нет, тебе было дозволено прикоснуться к, быть может, величайшей тайне…

Журналист запнулся и умолк.

Начатая фраза осталась незаконченной.

– Патетика, – коротко и ясно высказал свое мнение Гупи.

– Согласен, – не стал спорить Журналист. – Но как сформулировать это иначе?… Слова – лишь бледный след того восторга и ужаса, что таит в себе Монолит.

– Ага, – в задумчивости кивнул Гупи. – Выходит, Монолит – это реально существующий объект.

– Или же некий образ, порождаемый сознанием того, кто оказывается вблизи Монолита, – добавил Журналист.

– Так все же, образ или объект?

– Почему «или»? Может быть, и образ, и объект.

– То есть человек, оказавшийся возле Монолита, видит не то, что существует в реальности?

– Я не знаю.

– А ты? – покосился Гупи на американца. – Что в твоей СС говорят о Монолите?

– Я оперативник, а не аналитик, – с неохотой отозвался Шрек. Он бы предпочел вообще ничего не говорить, но ситуация требовала поддерживать хотя бы видимость добрых отношений. От этого зависело выполнение задания. – Мне поручено собрать информацию об объекте, именуемом «Монолит».

– И как ты собираешься это делать?

– Что?

– Собирать информацию?

– Смотреть, слушать… Чувствовать.

– И никаких желаний?

– Я не хочу об этом говорить.

– А хочешь, я скажу, почему ты согласился выполнить это задание? – предложил Излом.

– Нет.

– Гупи все правильно поймет. Я уверен…

– Нет!

– Оставь его, – махнул рукой сталкер. – Я, в свою очередь, ничего не хочу об этом знать.

– А я не ради тебя стараюсь. Шреку самому нужно выговориться. Если не вскрыть нарыв, может и некроз начаться. Я вот тебе все про него расскажу, он на меня наорет, и на душе у него сразу же полегчает.

– Лекарь хренов, – мрачно буркнул за спиной Журналиста Шрек. – Сначала исцели себя.

Американец шел следом за Журналистом и неотрывно, будто завороженный наблюдал за мерно раскачивающимися из стороны в сторону руками лежавшего на плече у Излома Вервольфа. Будто это была гипнотическая спираль. И если очень-очень долго в нее всматриваться, то можно переместиться на иной уровень реальности. Где «грешник» жив. И Муха, и Рикошет, и Гейтс – тоже. И даже те трое парней, которых сталкеры называли отмычками, тоже живы. И нет кровососов и зомби. Нет Зоны. Есть только трава – настоящая, зеленая трава! – и чистое, голубое небо… Руки мертвого «грешника» качаются и качаются, туда-сюда, туда-сюда… Время уходит… Время жизни… Его жизни… Поднял бы он, что ли, голову!…