— Viva la Yugoslavia! Per favore…[8]— с притворной напыщенностью провозгласил он.

Гордому презрению Мирыча не было предела. Мало сказать, что этот макаронник впаривал ей вместо великого черногорца Деяна Савичевича заурядного хорвата Аллана Бокшича, но к тому же вместо заветных черно-красных цветов «Милана» он втюхивал ей желто-синюю «Парму». Впрочем, откуда мог знать этот парень, что представшая перед ним незнакомка, застенчиво прикрывавшая рукой обнаженную грудь, была не просто мадонной, а среди богоизбранных дев еще и непревзойденной почитательницей футбола, чье глубокое понимание данной игры восходило к тем достопамятным временам нашего с ней знакомства, когда, желая потрафить моему эстетическому вкусу, она рассказала только начинавший тогда пользоваться популярностью анекдот следующего содержания:

— Забредает как-то подвыпивший мужик в кинотеатр и уже с первыми титрами картины начинает громко храпеть. Его заботливо будят. Неимоверным усилием воли открывая глаза и весь приосаниваясь, он с беспокойством спрашивает у соседа: «Где это я?» — «В кинотеатре». — «А что за фильм?» — «Спартак». — «А Хусаинов играет?»

Мы вышли на улицу и, словно окаменелая глыба, застыли посреди тротуара. Непрерывный поток итальянцев, одетых от Версаче, Армани, Гуччи, Труссарди, Лапедузо, обтекал нас со всех сторон, не давая свыкнуться с мыслью, что можно находиться в общественном месте без нательной фуфайки от Савичевича.

— Может, зайдем в другой магазин? — полная решимости бросить вызов судьбе, предложила Мирыч.

— Тогда мы уж точно не поспеем на Piazza di Spagna, — взглянув на часы, предупредительно заметил я.

— Но как же мы пойдем туда, без майки? — простодушно вопросила Мирыч, охваченная искренним недоумением.

— В конце концов, на нас ведь всё же что-то надето, — ответил я, стараясь ее успокоить.

Мирыч с сомнением оглядела меня с головы до ног, и, действительно удостоверившись в том, что футбольной формы, которую если я и надевал, то всё равно оставался голым, — на мне нет, что она по причине отсутствия защитных сеток на кормовой палубе теплохода осталась дома, была вынуждена со мной согласиться.

— Ну что ж, — сказала она, — пойдем в чем есть.

Мы шли старинными кварталами сквозь темные арки домов, украшенных богатыми фасадами с мраморными карнизами и возвышающимися над ними изысканными фронтонами, любуясь стенами древних особняков, вдоль которых вытянулись стрелою портики с облицованными травертином колоннами; ступали по причудливым каменным виадукам, переброшенным над шумящими внизу водами Тибра; проходили мимо внезапно возникающих и сменяющих друг друга фонтанов, стел, обелисков…

Среди неизвестного множества скульптурных изображений впереди показалась чья-то до боли знакомая женская фигура. Установленная на невысоком постаменте из тесаного камня, за которым простиралось открытое пространство площади, она сливалась на уровне головы и плеч с нижним балконом расположенного на противоположном берегу реки городского палаццо. Приблизившись к кариатиде, я убедился, что она создана из плоти и крови, и сразу понял, откуда ее фигура показалась мне такой знакомой.

— Куда путь держим? — словно ожившая статуя, весело крикнула Николь.

— На Piazza di Spagna, — дружно отвечали мы, — в остерию, что пропитана величием русского духа. Пошли с нами.

— Нет уж, спасибо, мне этим лучше не злоупотреблять, с меня достаточно утренних оладушек, — так же бодро откликнулась Николь. — А впрочем, пошли, вы меня там сфотографируете на фоне лестницы, — внезапно передумала она, тут же соскакивая с ловкостью попрыгуньи-стрекозы с каменного возвышения.

Дальше наш путь уже проходил под аккомпанемент безнатужного, но и непрерывного повествования Николь о страшных препонах, чинимых ей вторым мужем в ту нелегкую годину испытания их брака, когда она пробовала себя в качестве художника-модельера.

— Я просто выбивалась из сил ежедневно ему повторять, — бурно делилась Николь своим семейным опытом, — что необходимой линией женского платья является нагрудная вытачка, которая на основной выкройке расположена по линии плеча, а уж при моделировании по выбранному фасону она может быть перенесена куда угодно: на линию талии, в бок, пройму, горловину, под вставку, в рельеф, и делать это надо так, чтобы перенос вытачки пришелся точно в разрез, хотя, особо подчеркивала я, вытачки по линии талии не возбраняется убирать и в линии фасона, например в рельефные швы или подрезы. Но сколько бы я ни говорила, он упрямо твердил, что такая заумь ему по барабану. Как вам это нравится! Но что больше всего меня в нем удручало, так это то, что он не видел ни малейшей разницы между моделированием юбок с шестью прямыми вытачками и двухшовных без вытачек…

— Да, здесь он, конечно, дал маху! — соболезнующе рассудил я. — А не могли бы вы всё же уточнить, — с серьезным видом, как закройщик к закройщице, обратился я к Николь, — в чем состояла его главная, принципиальная ошибка в браке?

— Ну как же! — взъерепенилась Николь, ошеломленная чудовищными пробелами в моем портняжном образовании. — Он совсем не замечал во мне женщины, о чем я постоянно ему напоминала рекомендуемыми для фигур с большой разницей в объемах талии и бедер восемью вытачками на прямых юбках.

Я хотел было незаметно поотстать, чтобы самолично засвидетельствовать эту разницу, но тут неожиданно услышал чей-то радостный девичий крик:

— А, попались!

Сзади на пятки нам наступали Инга с Васей.

— Куда намылились, скитальцы? — живо спросила Инга.

— На Piazza di Spagna, — хором протрубили мы в ответ.

— А что вы там забыли? — бойко поинтересовалась она.

— Есть там одна остерия, «там русский дух… там Русью пахнет!» — пояснил я наш необычный выбор.

— А, по Пушкину соскучились!

— По Гоголю.

— Если честно сказать, я бы тоже сейчас не отказалась от галушек со сметаной, — мечтательно пропела Инга.

— Ну так пошли!

— Слушайте, вы, ненасытные обжоры! Какие галушки! Какая сметана! Я же на диете! — короткими очередями осаживала нас Николь, взывая проявить хоть каплю сострадания к своему незавидному положению. — Вы что, хотите, чтобы я слюной изошла, глядя на вашу невоздержанность?

Тогда Мирыч примирительно сказала:

— Хорошо. Не будем заказывать галушки со сметаной. Закажем только по чашечке кофе и по кусочку хлеба с горчицей.

Только мы было собрались в путь, как дальше начали происходить совершенно невероятные вещи. Дальше вообще всё пошло наперекосяк. Потом началось нечто такое, что вряд ли поддается вразумительному объяснению. То ли по причине долгой разлуки с Родиной и возникшего из-за этого единого стремления к общности духовных интересов, то ли потому, что все внезапно вспомнили о неоднократных предупреждениях руководительницы круиза передвигаться по Риму в строгом соответствии с предписанием итальянской полиции — только общей группой, и эти наставления в условиях благодатной Европы вдруг отозвались в наших сердцах всплеском неведомого им прежде законопослушания, то ли по какой другой причине, — короче говоря, ни с того ни с сего к нам с разных сторон целыми пачками стали прибиваться разрозненные группки самостоятельно бродивших по столице Италии дорогих сограждан. Вскоре возле нас уже образовалась огромная толпа туристов. Каждый из них, — кто осведомившись ради приличия целью нашего похода, а кто и вовсе недослушав ответ, — считал своим долгом внести посильную лепту в план дальнейшей экскурсии.