— Дураки ваши мужчинки. Женщину-мать уважать надо, любить и чтить. А они вас продают! Да если бы у нас хоть один мужчина хоть одну соотечественницу куда-нибудь продал, ему бы за это руки отрубили.

— А нашим никто ничего не отрубает. Поэтому, Зия, я и одна. Поэтому я и буду одна… Потому что лучше быть одной, чем жить и знать, что рядом с тобой живет не мужчина, а мужчинка! Зия, ты живой?

— Живой… Светлана, мне будет тебя не хватать. Тебя и твоих детей… Все так глупо получилось… Я никогда не думал, что ваши мужчинки могут что-то отобрать у женщины, да и вообще могут ее обидеть…

Подъехав к дому, я посигналила и, как только открыли ворота, влетела на территорию. Вытащила из кабриолета Зию и положила его на зеленую мягкую травку. Зия улыбнулся и прошептал:

— Ну вот я и дома… Теперь могу умереть. Любимый дом, любимая женщина, что могу еще пожелать… Я люблю тебя, Светлана. Ты даже не представляешь, как я тебя люблю. Прости меня, что я больше не могу быть с тобой рядом…

— Я люблю тебя, Зия… Господи, как я тебя люблю! Не покидай меня.

Зия закрыл глаза, я положила голову ему на грудь и зарыдала. Рядом со мной столпились перепуганные павлины и толкавшие их фазаны, для того чтобы быть поближе ко мне. Подогнув длинные ноги, лег рядом верблюд и наклонил свою грустную голову над Зией. Увидев, что Зия не подает признаков жизни, верблюд наклонился к нему еще ближе и принялся лизать его лоб. А через несколько секунд к нам подполз наш любимый удав и тоже примостился рядом с Зией…

— Мы все тебя любим, Зия… Мы все тебя любим…

Из своих апартаментов выходили в набедренных повязках тигровой расцветки мужчины и смотрели на эту картину ничего не понимая. Я знала, что еще немного — и сюда приедет полиция… Или придут люди Петровича для того, чтобы отобрать у меня мой дом. Я не хотела никому отдавать дом, потому что он был мне очень дорог, потому что это была моя жизнь, мой мир и я никого не хотела в них пускать.

Я слегка приподнялась и сказала:

— Дорогие мои. Сегодня трагически погиб Зия. Я хочу сообщить, что я вас всех очень люблю, но гарема больше не существует. Вы должны собрать свои вещи и освободить дом за несколько минут. Мне очень жаль, что все так получилось. Охрана пусть тоже уходит. Этот дом больше не надо охранять… Я прошу вас покинуть этот дом как можно скорее, потому что гарем не только прекращает свою работу, но и прекращает свое существование…

Через несколько минут рядом со мной начали появляться мужчины, переодевшиеся в шорты или легкие джинсы. Они выражали мне свои соболезнования и уходили. Когда дом опустел, я посмотрела на часы и поняла, что медлить больше нельзя.

Открыв массивные ворота, я взяла бутылку виски, сделала несколько глотков, поцеловала мертвого Зию и стала отгонять столпившихся вокруг него животных.

— Уходите, пожалуйста. Уходите. Идите на волю!

Я попыталась поднять верблюда Гошу, но он лежал, словно глыба, и совершенно не реагировал на мои просьбы.

— Гоша, иди гуляй. Ну, пожалуйста, иди гуляй. Гарема больше нет!

В ответ Гоша плюнул мне в лицо и склонил голову над Зией. Переключившись с Гоши на павлина, я схватила его за хвост и потащила к выходу.

— Ну уходите, пожалуйста, сейчас здесь все загорится! Там воля! Понимаешь, воля! Там ты будешь свободен!

Но павлин закричал, вырвался и убежал от меня обратно к Зие. Встав перед животными на колени, я обхватила голову руками и закричала:

— Сейчас вы все погибнете! Уходите! Ах, гори все синим пламенем…

Сделав еще несколько приличных глотков виски, я сняла платье и, оставшись в чем мать родила, слегка прикрыла ворота:

— Кто захочет, тот уйдет…

Взяв канистру с бензином, я обошла дом и щелкнула зажигалкой. Огненные языки взметнулись к небу, повалил черный дым. Животные заметались, но так и не покидали Зию… Первым не выдержал Гоша. Он встал, посмотрел на меня печальным взглядом и направился к выходу. Следом за ним побежали другие и даже пополз удав…

— Гарема больше нет! — громко кричала я им, пила виски и плакала навзрыд. — Гарема больше нет!

Я вдруг вспомнила о том, что в подвале сидит Владимир, и тут же подумала, что я не буду его отпирать.

По крайней мере месть состоялась… Пусть не такая, как я хотела, но она состоялась…

…Я сидела в кабриолете, смотрела на свое обнаженное тело и знала, что через какое-то время от его красоты не останется даже следа… Я хотела умереть красивой, совершенно голой, выставляя напоказ все свои прелести…

Главное не то, какой тебя найдут после смерти. Главное, как ты выглядишь, когда умираешь. Самоощущение и самовыражение…

Я видела, как горит дом, и понимала, что вместе с этим домом горит мой собственный мир, который я придумала и создала. Я не могла оставаться живой, потому что у меня не было шансов на жизнь. Ни единого шанса…

Со мной расправятся криминальные структуры, а даже если они сдадут меня в полицию, то в тюрьму мне тоже не хочется… Как я посмотрю в глаза своим детям и объясню им то, почему их мать, не задумываясь, нарушила закон.

Я думала о себе, о Костике, о детях и о маме… Я думала, как они там без меня… А еще я боялась жить без денег. Я боялась даже подумать о той страшной жизни, когда у тебя нет денег, когда нечем кормить своих детей, когда соседи шепчутся, что если ты не можешь их прокормить, то нечего их было рожать. Я боялась смотреть в глаза своим детям и говорить им о том, что я не могу купить им шоколадки, что у нас нет ни гроша и что наш папа нам совсем не помогает, потому что мы больше ему не нужны… Его новая жена посчитала нас вредной привычкой, а папа послушал свою новую жену и избавился от вредной привычки. Я боялась зайти в магазин, взять тележку и знать, что у меня нет денег ее заполнить. Я боялась вернуться в ту жизнь. Я страшно этого боялась. Потому что я уже попробовала другую жизнь, и я знаю, что значит жить и получать удовольствие от жизни. А ведь нужно совсем немного… Нужны деньги. Это я знаю точно. Я боялась тех одиноких вечеров, одиноких стен и той холодной постели, когда я не могла уснуть и рыдала в подушку. Я боялась слышать, что у меня неполноценная семья и что мой нынешний статус — статус матери-одиночки. Что общество меня осуждает. Не можешь прокормить — не надо рожать…

Осуждает и жалеет, а я ненавижу жалость. Господи, как я ее ненавижу. Я не хотела возвращаться в ту жизнь, где мужчин не интересует моя душа… и уж тем более их никогда не заинтересуют мои дети. Я не хотела возвращаться в то общество, где мне никто не помогает, а только ставит подножки. Я не могла понять то одиночество, ту неустроенность и то отсутствие счастья, которое судьба передала мне по наследству, и я не могла разорвать этот замкнутый наследственный круг.

Я хотела туда — к Ленке, Зие и к Нике… Я устала находиться в гостях. Это не моя судьба, и я не в состоянии ее вынести. Она слишком тяжелая. Непосильная для такой хрупкой и одинокой женщины, как я, которая страшно хочет любви, ласки и понимания. Я захотела домой. Я захотела другой судьбы. Я знала точно, что моя половинка не здесь. Она ждет меня там, наверху. Я устала чувствовать себя гостьей. Я хочу ощутить себя полноправной хозяйкой своей судьбы.