Преодолевая цепенящий, обессиливающий страх, Мушкетов поднялся на ноги. Казалось, что приплюснутая башка ящера смотрит прямо на него, сквозь заросли, кирпично-красным запавшим оком.

– Не стре…

И тут началась суматошная пальба.

Должно быть, кто-то выстрелил первым, отгоняя ужас, а остальные матросы последовали примеру. Грохот не смутил ящера: в какофонии ужаса, извергаемой глотками динозавров, терялись любые звуки. Но когда десять человек высаживают в белый свет по магазину каждый – хоть несколько пуль да найдут свою цель.

Даже слона трудно убить одной пулей, если не целиться метко и не знать в точности уязвимых мест зверя. Чудовище могло питаться слонами, как мифическая птица Рух, и вдобавок отличалось, наравне с большинством обитателей Земли Толля, сверхъестественной живучестью рептилии. Выстрелы охотников не причинили ему существенного вреда.

Они всего лишь привели зверя в ярость.

Несколько секунд тварь стояла неподвижно, покачиваясь из стороны в сторону. Замерший Мушкетов смог, наконец, сквозь дырчатый занавес подлеска рассмотреть ее подробнее.

Дракон. Пускай чудовище не изрыгало огня, не хлопало перепончатыми крыльями – геолог не обманывался. Перед ним стоял дракон в своем истинном обличье: не таинственное, мифическое создание, не образ и не аллегория, а уродливая, смертоносная реальность.

Сложением зверь напоминал тикбалангов: как и они, бегал на задних ногах, да и не сумел бы иначе – передние, коротенькие и слабые на вид, но украшенные огромными когтями, болтались под грудью и не могли дать опоры. Туловище балансировало параллельно земле, голова не поднималась высоко. Вдоль спины тянулся высокий узкий горб, а может, гребень, образованный сильными мышцами; это они давали зверю возможность совершать боковые броски. В пасти чудовища, как в гробу, мог поместиться человек. Кровь стекала с клыков, по кожистым складкам вдоль зоба, едва заметная среди темных пятен, испещрявших шкуру зверя. Геолог мог поклясться, что кожа чудовища понемногу меняет цвет, потому что невозможно было иначе понять, как могли не только охотники, но и добыча подпустить неподвижно сидящего в засаде хищника так близко.

И в то же время чем внимательнее вглядывался молодой ученый, тем яснее видел, что хищник не в лучшей форме. Кожа свисала складками на горбу, на боках, словно мышцы под ней съежились, осели весенними сугробами, обнажая костяк. Чудовище пережило голодную зиму и теперь, когда жизнь вернулась на северные окраины Земли Толля, дорвалось до вожделенной добычи. И никому не позволит отобрать ее.

Дракон взревел снова, раскалывая небеса.

Что-то кричал Злобин, пытаясь унять стреляющих, но поздно – хищник увидел людей. Красный глаз моргнул, выглядывая суетящиеся фигурки в зеленом хаосе. А потом чудовище ринулось на них.

Одна из пуль каким-то чудом попала твари над узкими ноздрями, почти между глаз. Дракона это не остановило – лишь задержало на долю мгновения. Еще одна рассекла сухую жесткую шкуру на горбу. С каждым новым выстрелом в душе геолога крепло иррациональное убеждение, что эта тварь вообще неуязвима для человеческого оружия, что можно палить в нее из пушек – а она будет стряхивать снаряды, точно дождевые капли, продолжая неумолимо надвигаться на жалких крыс, так потешно и убого мельтешащих под ногами.

Неумолимо и очень быстро. То, что для человека – марш-бросок по пересеченной местности, для исполинского зверя – пара шагов. Мушкетов еще упирался неосознанно, не в силах отвести глаз от приближающегося кошмара, в то время как воющая от натуги Тала волокла его прочь, в сторону, а чудовище уже врезалось в заросли невысокого кустарника, оплетавшие купу «черных деревьев». Матросы разбегались; кто-то от ужаса бросил ружье, кто-то, потеряв всякий рассудок, продолжал палить, не скрываясь, меняя обойму за обоймой. Тварь замерла на мгновение, озираясь и вздрагивая от каждой пули, потом с неясным рыком взмотнула плоской бровастой башкой, безошибочно выхватив добычу из каши переломанных ветвей и стволов.

Геолог не устоял: замер, наблюдая. Незнакомый ему матрос дернулся в зубах чудовища, и тут же челюсти сомкнулись, перерубая не уместившееся в пасти тело напополам. Ноги шлепнулись обратно, в густые папоротники. Тварь вскинула голову, подбрасывая оставшийся кусок, чтобы уместить его во рту, но руки бессильно разметались, и, когда зверь вновь стиснул челюсти, одна рука тоже упала на землю. Остальное отправилось в утробу: бледная глотка вздулась на миг и опала.

Только тогда Мушкетов понял, что стоит от жуткой твари в двадцати шагах, и, если та захочет, никакая сила на Земле не защитит его от желтоватых клыков.

Пальба стихла – само присутствие монстра будто парализовывало людей. Даже Злобин, вскинувший к плечу «винчестер», замер, запрокинув голову. Можно было подумать, что взгляд кровавого ока месмеризовал непривычных. «Димитри!» – кричала филиппинка, а Мушкетов будто прирос к земле. Его словно тянуло к верной погибели. Позабытое ружье осталось висеть за спиной.

Потом тварь сделала еще шаг. Кто-то закричал истошным голосом, послышался еще выстрел, и тогда пальба загремела снова. На грязно-зеленой шкуре появлялись все новые кровавые дыры. Чудовище заскрежетало нутром, припадая к земле перед очередным выплеском звериной ярости.

Тала ухватила геолога за плечо и с неженской, нечеловеческой силой тряхнула.

– Бежать! – заорала она.

И тогда Мушкетов побежал.

Листья саговников хлестали в лицо, плетистый гнетовник цеплялся за ноги. Геолог споткнулся обо что-то и, не успев обернуться, повалился в глубокую промоину, подло скрытую зеленым ковром. За спиной раздался оглушающий скрип ожившего металла. Дрогнула под тяжелым шагом земля. В затылок ударило жаркое дыхание.

Мгновение казалось, что драконья пасть перекусит неудачливого беглеца пополам. Мушкетов втискивался в туфовую крошку с такой силой, словно на манер червя собрался ее буравить. Но тварь в ярости бросила одну мелкую добычу, ускользнувшую в норе, ради другой. Под беспорядочную пальбу зеленый ковер качнулся еще дважды, и неразборчивые крики матросов заглушил чей-то предсмертный вопль.

Ученый дернулся встать, но Тала повисла у него на плече.

– Тихо! – просипела она. – Тихо!

Мушкетов попытался выползти из промоины, не обращая внимания на ее слова. Филиппинка рванула его обратно, едва не отодрав воротник шинели.

– Лежать! – едва слышно прохрипела она в самое ухо геологу. – Слушать!

За ревом беснующегося ящера с трудом различались даже выстрелы.

– Надо помочь, – выдавил Мушкетов, с трудом выволакивая из-за спины ружье.

– Молчи! – Грязная узкая ладонь заткнула ему рот. – Экек поет!

Железный лязг прервался на минуту. Наступила противоестественная почти-тишина, нарушаемая только щебетом певчих птах.

Нет, понял геолог. Все птицы давно разлетелись.

«Этипроклятыептицы» – так говорил Рэндольф. Красиво кричат. Словно поют.