Как ни старался Ванновский изгнать протекционизм, но при назначении на командные должности в гвардии должен был уступать желаниям местного главнокомандующего, великого князя Владимира Александровича, а вернее, его суфлера, начальника штаба округа Николая Ивановича Бобрикова. В светских кругах мало интересовались назначением не только командиров армейских корпусов, но даже и командующих округами, командиры же гвардейских полков все были на виду и на счету, почему в Петербурге и не ощущалась особенно заметно сильная правящая рука Ванновского.

Предместник Петра Семеновича гр. Милютин, этот большой человек, не особенно покровительствовал людям инициативы, людям с броскими способностями. Собственно в строевой состав армии он мало вмешивался, да и при нем, вплоть почти до турецкой кампании, начальники дивизий представляли собою высший предел чисто строевого иерархического движения. Милютину ставили в укор загубленную карьеру Черняева. Завоеватель Туркестана, выйдя в отставку, не молчал, насколько позволяли цензурные условия того времени, выступал в печати, критиковал милютинскую систему «огражданивания армии». Газета Черняева и Комарова «Русский мир», однако, успеха не имела. Личное раздражение слишком заметно выступало, да и публицистического таланта не оказалось.

У Милютина был более влиятельный критик — это бывший его начальник и покровитель фельдмаршал кн. А. И. Барятинский, бывший наместник на Кавказе, удалившийся на покой вследствие интимной истории[189]. Пользуясь дружеским расположением Александра II, он старался всемерно выдвинуть Милютина, своего начальника штаба на Кавказе. Он несколько раз специально командировал его из Тифлиса в Петербург к государю с непосредственными докладами, давал ему возможность выявить свои выдающиеся дарования во весь рост. В опубликованных письмах Барятинского к Александру II фельдмаршал горячо рекомендует Милютина, обращает внимание императора на исключительные способности и заслуги своего начальника штаба. Когда же Милютин с помощью князя был назначен сначала товарищем министра, а потом и министром, то при проведении в жизнь предложенных им преобразований он встретил отпор именно со стороны кн. Барятинского. Возникли трения, недоразумения. Надо полагать, в этой неожиданной распре двух почтенных, друг друга уважавших людей активную [роль] играл генерал Р. Фадеев, близко стоявший к Барятинскому, а по своему мировоззрению — ярый противник прогрессивных устремлений 60-х годов, в том числе и милютинских.

Фадеев стоял на том, что реформы поведут к развалу армии, восставал против самодержавия военного министра, добивался разделения военного ведомства на хозяйственно-заготовительную часть, подчиненную непосредственно министру, и чисто строевую, возглавляемую вполне самостоятельным начальником Главного штаба его величества, как это было во времена Александра I.

При посредстве кн. Барятинского эти соображения доходили до Александра II, но в письменном виде, сам же фельдмаршал в Петербург не показывался, виделся с императором редко и потому не мог активно поддерживать оппозицию. Милютин продолжал вести свою линию. При новом царствовании, с назначением Ванновского, вновь вспыхнул боевой огонь генерала Фадеева. Впрочем, он оставался в тени, руководил за спиной видных персон. Кроме Барятинского, он до некоторой степени успел завербовать в свой лагерь гр. Воронцова-Дашкова. Атака была поведена на организацию Военного министерства. Собрана была особая комиссия для рассмотрения этого вопроса. Так как кн. Барятинский, страдавший приступами подагры, не хотел или не мог приехать в Петербург, то потревожили покой также отдыхавшего на лаврах гр. Коцебу, бывшего варшавского генерал-губернатора. В комиссии принимали участие: Ванновский, гр. Воронцов-Дашков, Обручев, Драгомиров и кн. Имеретинский[190].

Под председательством одряхлевшего гр. Коцебу занятия комиссии застопорились, а Ванновский воспользовался задержкой, свел работы на нет, сумел покончить с ней, покушавшейся на сильное урезывание пределов его власти.

Позволю себе наметить продолжение этой незаконченной истории. Впоследствии, в царствование уже Николая II, стремление к разделению военного ведомства вновь проявилось. На этот раз выдвинуто было предложение об обособлении собственно Генерального штаба по немецкому образцу. Инициатором явился генерал Палицын, начальник штаба генерал-инспектора кавалерии великого князя Николая Николаевича. При мощном содействии последнего проект осуществился. Произошла эта операция во время войны[191], когда, казалось бы, не до ломки центральной организации. Управлявший в то время Военным министерством генерал Сахаров, «китаец», как его называли товарищи, не разделял взглядов Палицына, ему пришлось сдать портфель более на этот раз сговорчивому кандидату, генералу Редигеру, бывшему до этого момента начальником канцелярии Военного министерства. Во главе отделенного Главного управления Генерального штаба поставлен был инициатор реформы Палицын. Нет сомнения, что в теории было многое за такую организацию, но применительно к русскому обиходу, к русским натурам, склонным к розни, автономия Генерального штаба оказалась мертворожденной.

Реформа лезла по шву. Палицына скоро сменил смелый кавалерийский наездник генерал Сухомлинов, который сумел быстро овладеть доверием царя, а вместе с тем и легко добиться воссоединения расторженных частей снова в одно цельное ведомство. На посту, занятом когда-то такими солидными, уравновешенными деятелями, как Милютин и Ванновский, загремела лихо спущенная до пола сабля ухаря, корнет-министра Сухомлинова.