– И что, выхода нет?

– Есть. Но я хочу, чтобы ты сама пришла к нему…

В этот момент под ударом ноги дверь в кафе с треском распахнулась, содранный с двери колокольчик просвистел мимо невольно пригнувшегося Штоссера – в кафе сметающей все и вся лавиной финишировала Екатерина Строева. Ассоциацию со снежной лавиной подчеркивали белый приталенный пиджак с ярко-красными вставками, белая блузка, безумно короткая такая же белая юбка и белые сапоги выше колена, то есть Екатерина, как всегда, внешне выглядела элегантно. Однако выражение глаз, резкость в движениях и энергия, с которой она появилась, свидетельствовали о том, что она взбешена. Предельно взбешена.

Не дав никому опомниться, Екатерина мгновенно переместилась к столу Железнова, уселась рядом с ним и положила свою руку на его.

– Я же сказала тебе – он мой! – практически прошептала Екатерина, одарив Машу своим замораживающим изумрудно-холодным взглядом. При этом было видно, что она с неимоверным трудом сдерживает прущую из нее ненависть и неприятие соперницы.

Маша, слегка ошарашенная столь бурным появлением Екатерины, промолчала, ожидая реакции Железнова.

Железнов аккуратно высвободил свою руку из-под Катиной и успокаивающе положил ее сверху на руку Екатерины:

– Катя, ты на машине? – совершенно буднично, как будто ничего и не произошло, обратился к ней он.

– Да, дорогой, – с неимоверным удивлением Маша во все глаза наблюдала, как в доли секунды Екатерина превратилась из мегеры в лучезарно улыбающуюся милую красивую женщину. Радостную от присутствия любимого мужчины.

– Подожди меня в машине, мне нужно договорить. Я недолго.

– Как скажешь, дорогой. Хоть всю жизнь, – Екатерина легко поднялась, кинула:

– Всего доброго, Мария Николаевна, – и модельной походкой направилась в сторону Штоссера, который, все еще не придя в себя от молниеносности событий, испуганно наблюдал из-за стойки за приближающейся Екатериной.

Железнов несколько секунд наблюдал за тем, как Катя, обворожительно улыбаясь, при помощи кошелька улаживает со Штоссером свое эффектное появление в кафе.

– Она сходит от тебя с ума, – констатировала Маша.

– Я ее понимаю, – усмехнулся Железнов.

– Да, Саша, – Маша поднялась, – не так я представляла себе нашу встречу.

– А я не думал, что она вообще возможна.

Австрия. В 30-ти километрах от восточной границы

15 апреля 1945 года. 17.57 по местному времени

Осадчий осмотрелся: вместе с ним и с Титычем на позиции осталось восемь разведчиков, трое из них легко ранены, семеро тяжелых, монахини снесли их вниз во дворик, остальные погибли. Да, еще Коля Зайцев на колокольне со свой снайперкой. Старший лейтенант поднял голову на колокольню, пытаясь выцепить взгляд Николая – нужно бы уточнить, сколько у него осталось патронов. По прикидкам Осадчего – не больше десяти. Но куда там… только ствол выглядывает из-за мешков.

Возможность осмотреться у Осадчего появилась только сейчас, после того как атакующие провели пять сумасшедше-кровопролитных атак, откатились и залегли метрах в восьмидесяти-ста от монастыря, начав спонтанно окапываться, несмотря на попытки командиров поднять их и бросить в очередную атаку. Старший лейтенант за три года войны еще не видел подобной бездарности и бессмысленности со стороны противника: без артподготовки и бронетехники идти в штыковую в чистом поле на монастырь под расстрел автоматчиков, находящихся на высоких стенах монастыря… Нужно быть кровожадным извергом и очень (!) бояться за свою шкурку, чтобы погнать своих солдат в такую атаку!

Первая атака батальона НКВД буквально захлебнулась кровью. Осадчему и его бойцам даже без бинокля со стен монастыря было видно, как наступающие развернулись в цепи и с дистанцией в десять-пятнадцать метров между цепями, с автоматами наперевес шагом двинулись в сторону монастыря. По мере их приближения все пространство от леса до монастыря заполнялось и заполнялось солдатами в красных погонах. Метров за сто до монастыря атакующие получили команду «Бегом!»

Надо отдать должное выдержке разведчиков – напряжение в этот момент достигло наивысшей точки перед боем: лавина атакующих резко ускорилась, однако со стен монастыря не раздалось ни единого выстрела. Лишь когда до монастыря осталось пятьдесят метров, Осадчий скомандовал: «Огонь!» Двадцать автоматов одновременно ударили со стен монастыря по атакующим, в считанные секунды выкосив три первых шеренги наступающих. В ответ раздался шквал огня из восьмисот стволов.

Осадчий смутно помнил картину первой атаки: давил, давил и давил на курок. Возникло ощущение апокалипсиса, чего-то нереального, сверхъестественного и неправильного, когда атакующие врезались в какую-то смертельную стену из пуль и продырявленные, растерзанные, падали на землю, создавая на этом поле смерти первые естественные укрытия, за которыми могли спастись еще живые…

За первой атакой последовала такая же бессмысленная другая, потом третья… Время стало каким-то ватным, туманным, раздробленным, выхватывая из реальности в сознание какие-то отдельные кусочки боя, стрельбы, крови, смерти, патронов, монахинь, оттаскивающих раненых, и опять же – монахинь, почему-то рядом с кувшином воды…

По першению в голосе Осадчий понял, что он много орал. По-другому и быть не могло – он командовал в бою. Но что и кому он приказывал, кому орал… Это придет потом. Если это «потом» будет.

Осадчий посмотрел на часы – около 18-ти. Что ж, продержаться они смогут еще час-другой, пока не стемнеет. А потом… Потом в темноте атакующие по логике боя должны подползти к стенам, взорвать ворота и забросать их гранатами. Конечно же, в этом случае они должны отойти к задней стенке дворика и… постараться подороже продать свои жизни, сконцентрировав весь огонь на воротах. Но это – ненадолго. Восемь стволов против сотен…

Монахинь жалко. Они здесь при чем? Никому не нужные свидетельницы… А они – молодцы! – по лицу старшего лейтенанта пробежала добрая улыбка. – Труса не праздновали. Под шквалом огня подносили воду в кувшинах, сносили вниз раненых. Вон, – Осадчий посмотрел вниз, во дворик, – целый лазарет для раненых устроили: рвали на бинты простыни, перевязывали раненых. Даже небольшую операционную устроили – извлекали пули из тел, где это было возможно, не подвергая опасности жизни раненых разведчиков. И все молча. Только глаза… Да, говорящими у них были только глаза: надежда, сострадание, боль, благодарность… Вот такое необычное общение…

Размышления лейтенанта вмиг слетели из-за нарастающего рокота движущегося приближающегося танка. По характерному глуховатому взрыкиванию лейтенант привычно определил – «Тридцатьчетверка».

– Титыч! – сержант, находящийся на позиции метрах в пятнадцати от командира, вопросительно поднял голову. – РПГ-шки взвести и вниз – к воротам! – и, не дожидаясь ответа, сам бегом по лестнице скатился к воротам.