Я-то увидела только одно – Соломатько испуган и хочет помочь. Нам. А не себе. И означает это, зная его… ловушку, почти наверняка. А может быть, и нет.

Мы быстро прошли в маленькую дверь в конце коридора и полезли друг за дружкой по почти отвесной лестнице в подвал. Я увидела, как Маша толкнула какую-то дверь, оглянувшись на Соломатька. Он кивнул. А она шагнула вперед, в темноту, и сразу присела. Через минуту мы все ползли на карачках по сырому темному лазу, в котором страшно воняло, не хотелось думать – чем. Очень скоро я не выдержала и попросила Соломатька, ползущего впереди:

– Притормози немного…

– Мам, ты чего там?

Маша ползла первая, следом – Соломатько, а я замыкала нашу группу, с трудом поспевая за ними. Соломатько полз на удивление прытко, только сопел, как паровоз.

– Ничего-ничего, платок хочу у… Игоря… попросить… а то задохнусь сейчас.

Соломатько приостановился, элегантно крутанул задом перед моим лицом и прошептал:

– Достань сама, у меня ужасно грязные руки…

Я с трудом достала все из того же нагрудного кармана платок, при этом мне пришлось провести руками по всей его груди, нашаривая карман.

– Какая ты все-таки, Машка, не при дочери будет сказано… настойчивая…

Я понадеялась, что Маша не разберет его слов, и постаралась, не измазав платок, пнуть его кулаком в согнутую спину. Он ойкнул, приостановился и что-то негромко пропел.

– Да что вы там опять, в самом деле? Нашли время для игр! Как дети!.. – Маша сердилась, но к нам не поворачивалась.

– Все хотел тебе сказать… но стеснялся, ты такая гордая стала и знаменитая… – быстро прошептал мне Соломатько, стукнувшись головой о влажную трубу – или что это было такое нескончаемое, по чему мы ползли и ползли непонятно куда.

– Да подожди, Игорь… А ты уверен, что мы выползем отсюда?

– Не-а, – легко ответил мне Соломатько. – Ты меня перебила. Ты меня всегда перебивала и говорила о своем. Вот помнишь, я тебе однажды позвонил и хотел сказать о своей нежности – просто о нежности и ни о чем больше! – а ты мне ответила: «Не сейчас». И все. Минута прошла, и слова пропали…

– И годы прошли, и все вообще прошло и пропало, Игорь. Так давно, что я… – На меня капнуло что-то липкое. – Фу, тут гадость какая-то течет…

– Правда? – вдруг обрадовался Соломатько. – Все, значит, выползаем. Над нами, значит, сейчас сортир уличный.

– Что-о?.. – Я и вправду как будто почувствовала жуткий запах от своих волос, измазанных какой-то мерзкой дрянью.

– Да успокойся. Шучу. Там просто куча навоза лежит для огорода от соседского теленка.

– Игорь!.. – Я уже поняла, что он валяет дурака.

– Соломатько и Светлана Евгеньевна! – Мне показалось, что Машин голос вдруг прозвучал откуда-то сверху. – Ну-ка, прижались друг к другу и к стене на минутку! А то я боюсь на вас люк уронить…

Мы оказались в расширившемся непонятно когда и уже довольно сухом пространстве. Соломатько по Машиной команде послушно прижался ко мне вспотевшим боком.

– Вот такая жизнь, Машка. Стоим мы с тобой, как покорные телята, на карачках, а дочка наша Маша, которая знать меня не хочет, потому что я столько лет знать ее не хотел, сволочь такая… Сволочь, понятное дело, – я… Дочка наша люк сейчас звезданет на нас точно, потому что весит он килограммов восемьдесят!

– Так что ж ты молчишь, Игорь? Она же надорвется! Маша!

– А я как раз и не молчу.

– Маша! Не трогай люк!

– Мамуль, ты что так кричишь? – раздался совсем рядом спокойный Машин голос, и одновременно вспыхнул свет.

Мы с Соломатьком стояли на четвереньках в большой комнате с высоким потолком, с которого свисало что-то похожее на рыболовные сети. На огромных, заколоченных изнутри окнах через почерневшие доски были перекинуты толстые потрепанные канаты. То, что служило источником света, сначала показалось мне огромной медной кастрюлей без ручек и с дырками от стрельбы шрапнелью. Чуть позже я рассмотрела, что это такой светильник с вполне современной зеркальной лампочкой.

– Вставайте! Что вы застыли? – Маша отряхивала руки, измазанные чем-то серым. – Дрянь какая этот ваш лаз, Игорь Евлампиевич.

– Сейчас я тебе помогу, доченька. – Совершенно счастливый по неизвестной мне причине Соломатько попытался вскочить, но потерял равновесие и, кажется, не нарочно упал, причем очень неловко, на бок. – Вот и да-а-а… – только и сказал он.

– Прикидываешься, Соломатько? – Маша тем не менее попыталась аккуратно приподнять его, а тот застонал.

– Подожди, не трогай! – Я увидела, как неправильно вывернута у него левая нога.

– Я, кажется, что-то сломал… – Говоря, Соломатько смотрел влюбленными глазами на Машу, решительную и растерянную одновременно.

– Не сломал, но вывихнул, – вздохнула я. – Причем хорошо вывихнул. Отвернись, Машуня.

Я-то знала, что вот сейчас нашей железобетонной с виду дочке и станет плохо. Она не выносит не только крови, но и любых повреждений плоти вообще. Причем неважно – у себя, у других, у кошек, у собак. Ей просто становится дурно. Вот и сейчас бледная Маша слабо улыбнулась и быстро отвернулась. Это, видимо, что-то генетическое. Я тоже не люблю крови и боюсь боли, своей и чужой.

Но в тот момент времени на сантименты не было. Я погладила Соломатька по щиколотке, потом быстро взяла обеими руками его ногу и дернула на себя. Он охнул, закусил нижнюю губу, но вытерпел, не издал больше ни звука.

– Попробуй сейчас.

– Нормально… Становится приятной традицией… – Он покрутил ногой и попытался встать, но тут же опустился снова. – Ч-черт…

– Ты что? – Я видела, как потемнело от боли его лицо. Но держался он почему-то не за ногу, а за бок.

– Да здесь вот… Что здесь находится?

– Машунь, стой, как стоишь, не поворачивайся. Тут еще кое-что надо выяснить…

– Не про любовь, надеюсь? – погромче спросила Маша, которая уже отошла в дальний угол и там что-то сосредоточенно выглядывала, смотря вверх.

– Про алименты за четырнадцать лет, доченька! – Соломатько с надеждой смотрел, как я, приподняв свитер, аккуратно ощупываю его бок. – Которые эта скотина, батяня твой, не посылал тебе!

– Почему, кстати, скотина, ты алименты не посылал Доченьке? – спросила я, не убирая руки с его ушибленного бока. – Мало ли что я отказалась… Ребро у тебя, кажется, сломано.

– Одно?

– Что «одно»? А, да, как минимум одно.

– Ты, Машка, жутко романтичный… – он закусил губу от боли, – человек. Самое главное так и не выяснила. Стеснялась, наверно… Я сначала забыл телефон и вообще все. Ты не смейся, у меня амнезия после аварии была, я лежал в больнице восемь месяцев…