Мария же сразу после развода засыпала власти заявлениями, в которых обвиняла своего бывшего супруга в целом комплексе разнообразных преступлений – от незаконного удержания чужого имущества, подделки документов до изнасилования ее служанки Раины слугой Курбского по приказу его господина. Сколь объективны были эти обвинения, мы не знаем. Все они оказались дезавуированы, как только Курбский полностью отдал Дубровицкое имение Яну Монтолту и отказался от намерения вытребовать с Марии ее денежные долги. Княгиня тут же отказалась от своих обвинений. И даже Раина заявила, что ее никто не насиловал[207].

Бракоразводный процесс Курбского получил даже международный резонанс: из Москвы пристально следили за перипетиями литовской жизни «самого главного эмигранта». В 1579 году московские послы П. И. Головин и К. Г. Грамотин докладывали царю:

«А на Курбского от короля опала не бывала, а была на него от короля и от панов от больших кручина за то, была за ним жена, княгиня Дубровицкая, сестра двоюродная пана Остафия Воловича, а в приданных за нею был город Дубровицы с поветом. И Курбский княгини не любил и не жил с нею. И били на него челом королю Остафий Волович да братья жены его, что с женою не живет, держит ее у себя в неволе, а именем приданым владеет великим. И король за ним посылал, а велел ему быть у себя в Варшаве и с княгинею, да велел ему со княгинею развестись, имение у него приданое велел отнять, и что он Остафию учинился недруг, да и король из-за того его не любит. А живет Курбский в городке в Ковеле. А любил его один тот пан виленский Ян Иеронимович (Ходкевич. – А. Ф), а ныне и тот его не любит из-за Остафия Воловича»[208].

Неудачный брак с Гольшанской ничему не научил Курбского, и он с упорством, достойным лучшего применения, продолжал наступать на одни и те же грабли. В 1579 году он женился в третий раз, теперь выбрав жену не столь знатную и не столь обремененную скандальной родней, зато молодую и энергичную. Александра Петровна Семашка происходила из рода Семашек и Боговитинов и состояла в родстве с небогатыми шляхтичами Загоровскими.

По сравнению с Гольшанской ее приданое было ничтожным: 800 коп грошей. Чтобы не позориться браком со столь бедной невестой, Курбский пошел на подлог и объявил, что получил приданого 6 тысяч, после чего торжественно записал на юной супруге вено в 12 тысяч. Князь принял участие и в судьбах запутавшихся в долгах родственников Семашки: выкупил у ее братьев, Яроша, Василия и Петра, имение Добратино и тут же передал его жене Александре как бы в залог за 1 600 коп грошей литовских, которые он у нее якобы занял.

Александра оказалась более удачной партией, чем Гольшанская. Во всяком случае, она не судилась с мужем, не пыталась украсть у него имущество и не ворожила на него. Однако если на семейном фронте жизнь Курбского некоторым образом стабилизировалась, последние годы его жизни счастливыми назвать нельзя. Можно сказать, что его дни протекали от одной судебной тяжбы до другой. 17 марта 1579 года Луцкий городской суд рассматривал спор Курбского и Андрея Монтолта по делу о нападении на лесничего княжеского имения в Скулине. На суде Монтолт выступил с резкими и оскорбительными личными выпадами против Курбского. 24 марта слуги Курбского избили и ограбили возного Владимирского повета Голуба Сердятицкого, по поводу чего также было разбирательство. Судебные дела накапливались, и 29 июня король, рассчитывавший на выступление Курбского в составе войска в Полоцкий поход, даже был вынужден издать специальное постановление о приостановлении всех дел против Курбского из-за его отправки на фронт. Однако это не помогло: уже 16 ноября в Варшаве разбирался очередной финансовый спор Курбского, на этот раз с панами М. Л. Секунским и Я. Збаражским.

Другой крайне неприятной историей было разбирательство между Курбским и королевским секретарем Василием Борзобогатым-Красенским по поводу денег, потраченных князем на наем отряда для армии Речи Посполитой. За вербовку в 1579 году 86 казаков и 14 гусар на четверть года, которую они должны были провести в боях под Полоцком, Курбский заплатил 1 700 польских злотых. На эту сумму с его имений были списаны налоги, о чем дана соответствующая квитанция. Но сумма податей оказалась меньше. И Курбский захотел получить полную компенсацию за затраты на наемников. 10 февраля 1580 года было возбуждено дело о возврате князю части потраченных средств.

Однако сборщик податей по Волынской земле, Василий Борзобогатый-Красенский, отказался удовлетворять данный иск и покрывать издержки, понесенные Курбским. Обиду князя можно себе представить: в сущности, его ограбили, и кто – власти страны, его приютившей и на его же деньги нанимающей войска для войны с его былой родиной. Видимо, Курбский сумел в своих жалобах дойти до короля. 10 октября 1581 года, спустя почти полтора года после начала дела, последовал приказ Стефана Батория к луцкому старосте Александру Пронскому взыскать с Красенского недостающую сумму силой. Гнев короля вызвало то, что Красенский успел отчитаться в том, что деньги, полагающиеся Курбскому, уже выданы и потрачены, то есть был заподозрен в растрате. В условиях военного времени, когда для найма войска был важен каждый грош, подобное поведение королевского секретаря прямо граничило с изменой. Красенскому приказали расплачиваться за долги не из общих налоговых сборов с Волынской земли, как полагалось изначально и как того требовал Курбский, а со своих личных имений.

20 марта 1581 года королевский суд в Варшаве постановил обязать Курбского вернуть имение Трублю Кузьме Порыдубскому, у которого, как говорилось выше, московский князь отнял земли в 1574 году и передал их своему слуге Петру Вороновецкому. Показательно, что на суде представитель Курбского, Николай Суликовский, утверждал, что Порыдубский – подданный боярин Курбского и потому князь может сделать с ним все, что ему заблагорассудится. О каком суде между господином и слугой вообще может идти речь? Однако Стефан рассудил иначе: Порыдубский был объявлен «слугой конным панцырным», получившим земли еще при Василии Ковельском и королеве Боне. Поэтому Курбский должен отдать Кузьме все имение Порыдубы и выдать компенсацию за тюремное заключение и прочие обиды[210].