Бобер не отходил от него ни на шаг. Вот правда, за родным папашей он никогда так хвостом не бегал. Хотя это создавало нам определенные сложности: уединиться получалось только ночью.

Гостиница наша находилась в городке Слынчев Бряг, или Солнечный Берег, в десяти минутах ходьбы от пляжа. Родители жили в квартире на первом этаже и Бобра забрали к себе, а мы устроились в номере на третьем. С видом на закат, которым любовались с балкона.

— Рит, это все как — серьезно? — улучив момент, спросила мама. — С Виктором?

— Ну… вполне, — уклончиво ответила я.

— Он очень приятный. Поженитесь?

— Возможно.

На самом деле больше эта тема ни разу не всплывала с тех пор, как я попросила притормозить. Вот вообще. Ни намека. Даже когда Витька переехал ко мне. Я начала немного нервничать. Он теперь что, ждет, когда я сама ему предложение сделаю? Или решил, что и так неплохо?

На пятый день нам удалось удрать на пляж без Бобра: мама забрала его с собой к приятельнице, которая разводила кроликов. Мы хотя бы смогли поплавать вместе, а не по очереди.

— Прямо вспомнили молодость, — сказал Витька, обнимая меня в воде.

— В смысле?

— Ну… как познакомились. Кажется, что это так давно было. То самое… на озере.

Волна плеснула в лицо — точно как тогда. А когда я отфыркалась, держась за его шею, увидела парашют, летящий на тросе за катером.

— Парасейл, — Витька проследил мой взгляд. — Хочешь?

— С ума сошел? — ужаснулась я.

— Слабо, Мохнолапая? — спросил он вкрадчиво, скользнув рукой под купальник.

— Мне не двенадцать лет, чтобы на слабо вестись.

— Ага, значит слабо.

— Ладно, черт с тобой, давай.

Я плелась за ним в направлении, куда указывала стрелка с надписью «Parasailing», удивляясь себе: совсем с ума сошла, да? Через десять минут мы уже были на катере, где на нас нацепили спасательные жилеты и усадили в хлипкого вида парные сидушки. Двигаясь вдоль берега, катер набрал скорость, и мы поднялись в воздух — все выше и выше. Страшно было только первые несколько секунд, потом стало так здорово, что я едва сдержалась, чтобы не завизжать от восторга.

Это было необыкновенно — вдвоем, в небе!

— Рита, выйдешь за меня замуж? — Витя сжал мою руку.

Я молчала, хотя так и тянуло заорать: «да».

Блин, ну что я за дура такая? И что он за дурак? Ведь был же женат, неужели его жене тоже клещами приходилось вытягивать, что?..

— Рита? Пожалуйста. Я тебя очень люблю!

— Миронов! — на глаза набежали слезы. Наверно, от ветра и от солнца. — Если б ты сказал это раньше, мы бы уже были женаты.

— Ну… — смутился он. — Я думал, это очевидно.

— Нет. То есть да. То есть… Слушай, — я вдруг разозлилась, — один товарищ тоже думал, что это не обязательно. И так ведь очевидно. И никогда ничего такого не говорил. Я понимаю, что это могут быть просто пустые слова…

— Не пустые!

— Я не про тебя. А про то, что все равно хочу их слышать. Много. Часто. Потому что…

— Я!!! Тебя!!! Люблю!!! — заорал Витька так, что у меня уши заложило. Наверно, весь пляж слышал.

— Придурок! — рассмеялась я.

— Теперь услышала? Ну так что, Мохнолапая? Как насчет того, чтобы стать Мироновой? Или Эгерс тебе нравится больше?

— Нет, — я прикинула, смогу ли дотянуться и поцеловать его, и решила, что стоит отложить это до приземления, то есть приводнения. — Миронова — определенно лучше. И, кстати, я тебя тоже люблю!

Эпилог

Виктор

Мальчишник устроили в небольшом ресторанчике на Караванной. QR-коды там пока не спрашивали, но закрывались еще до полуночи. Впрочем, и желания гудеть всю ночь уже не было. Это перед первой моей свадьбой мы отрывались в клубе до утра так, что потом потребовались небольшие реанимационные мероприятия. Да и компания друзей с тех пор как-то заметно поубавилась.

Сидели, вспоминали буйную молодость, но уже часам к одиннадцати все добропорядочные семьянины отчалили к домашнему очагу, распрощавшись до завтра. Остались мы с Темычем вдвоем. Торопиться было особо некуда: девочки собрались у Риты, Тамара, ее свидетельница, собиралась ночевать там. Ну а я, соответственно, у Темыча, потому что свою квартиру сдал.

— Это ж сколько, получается, вы с Ритой знакомы? — спросил он, когда мы шли пешком к нему на Мытнинскую. После дождей неожиданно потеплело, решили прогуляться.

— Пятый месяц, — посчитал я на пальцах. — Не верится. Кажется, что дольше.

— Оперативно, — хмыкнул он. — Хотя… нам понадобилось ненамного больше. Все правильно. Если понял, что это твое, надо хватать и тащить в нору.

* * *

Мы подали заявление на следующий день после возвращения из Болгарии. Ритины родители, когда узнали, что все решено, были рады, а Бобер хоть и не проникся по малолетству, но прыгал и кричал свое «уйя». Свадьба в его понимании — это был просто какой-то праздник, а так ведь мы все равно уже жили вместе. И, кстати, как-то очень легко это получалось. Чем уж я его так покорил, оставалось только догадываться.

— Вот черт, — сказала Рита, — ведь был же мамин мальчик. А теперь прямо дядивитин.

— Ничего, тебе еще пес остался, — утешил я.

Корвин хоть и признал меня за своего, но хозяйкой считал исключительно Риту. И если я пытался его построить, всегда смотрел на нее: одобряет ли мама действия этого типа. Коту, похоже, было все равно. Что касается самой Риты, мелкие терки между нами, конечно, случались, но неизменно гасились в постели. Градус эмоций падал, после чего все решалось путем переговоров.

Славка с Ларисой предстоящую свадьбу одобрили, но, как ни странно, больше всех обрадовалась мама. Вот уж чего точно не ожидал. Конечно, я не обольщался, что ей прямо безумно понравилась Рита, хотя никакого напряжения между ними не чувствовалось. Дело было в Бобре. Против этого маленького паршивца никто не мог устоять, бомбического обаяния парень. Страшно подумать, как по нему девки станут с ума сходить.

— Вот и хорошо, — сказала мама. — Теперь у меня внучек будет наконец, — и добавила себе под нос: — А может, и не один. Ну и ты не будешь больше болтаться неприкаянный.

А вот насчет «не один», стоило признать, момент был… не самым простым. Если бы Рита вдруг сказала, что детей больше не хочет, я бы, возможно, вздохнул с облегчением. Вовсе не потому, что не хотел сам — наоборот, очень хотел. Но прекрасно знал, что эти девять месяцев будут для меня сплошным кошмаром.

Головой-то я понимал: вероятность повторения того, что случилось