Она сидела у его изголовья и смотрела, как он просыпается. Вот открыл глаза — красные, воспаленные. На щеках пробилась густая щетина. Осторожно потянулся, вздохнул…

В окно лились потоки солнечного света. Патрик заморгал, сразу ослепнув, потом прозрел, нашел взглядом Марсали и, как она и надеялась, улыбнулся ей той медленной улыбкой, которую она так любила.

Он хотел сесть, но ее рука мягко, но непреклонно удержала его на месте.

— Лежи, — строго сказала Марсали.

— Из-за какой-то царапины, — проворчал он, но тем не менее послушался, и это ее встревожило, правда, ненадолго: рассеянный спросонья взгляд необычайно шел Патрику. — Ты у меня такая красивая, — еще раз улыбнулся он так нежно, что у нее сжалось сердце.

— Я волнуюсь, что бы ты там ни говорил, — ответила Марсали, сердясь на мужа за его беспечность. — Ночью тебя лихорадило.

— Я просто устал. Мне ничего не нужно, кроме отдыха. И твоей ласки.

— Сейчас принесу тебе поесть, — будто не слыша, продолжала она. — Вот, это тебе от Гэвина. — Она подала ему листок.

— От Гэвина?

— Он прислал в Бринэйр Джинни, чтобы я не скучала. Во всяком случае, предлог такой.

Патрик приподнялся на локте и с некоторым усилием сел. Одеяло сползло, но он, казалось, не замечал этого. Его нагота мгновенно пробудила в Марсали уже знакомые ощущения: сладкую боль в лоне, учащенный стук сердца. Она чувствовала, как заструился по жилам горячий огонь.

Патрика, похоже, происходящее ничуть не смущало. Он внимательно прочел записку Гэвина и, морщась, попытался встать на ноги.

— Тебе еще рано садиться в седло, — всполошилась Марсали, уже знавшая, что написал ее брат. Гэвин просил Патрика о встрече. Сегодня же.

— Я должен, — твердо сказал Патрик. — Он с Хирамом почти незнаком.

— Давай я поеду, — предложила она.

— И как же ты выберешься из Бринэйра? Мой отец строго-настрого приказал тебе не выходить за стены замка.

— А Алекс?

— Алекс уже уехал, — ответил Патрик, делая первый неуверенный шаг.

— Нельзя тебе этого делать.

— Я и так уже залежался в постели, — отрезал он. — Слишком много всего надо успеть.

— Тебе нужно полежать еще несколько дней, — не унималась Марсали. — Хирам говорит, у тебя девять жизней, но сейчас, глядя на тебя, можно подумать, что восемь ты уже израсходовал.

— И это удручает тебя? — устало прикрыв глаза, спросил Патрик. Господи, как он может такое спрашивать после того, что случилось за последние дни…

— Нет, не это, — ответила Марсали. — А та боль, которую тебе пришлось вытерпеть. — Она закусила губу. — И еще то, что я… прижигала…

— Ты сделала то, что необходимо было сделать, — мягко возразил он, — и я только благодарен тебе. Зачем мне жена-трусишка, падающая в обморок при виде крови. — Он взял ее за руку. — Никогда не думал, что… господь наградит меня такой смелой, умной и доброй женой.

Таких чудесных слов Патрик никогда еще ей не говорил — и никто не говорил. От женщины только того и требовалось, что удачно выйти замуж и нарожать детей — именно это всегда внушал ей отец. Да и Гэвин тоже…

И вот теперь ее муж хочет идти, рисковать своей жизнью ради других: ради своей жены, своей семьи, своих друзей, ради обоих кланов.

Удастся ли ей когда-нибудь удержать такого человека при себе? Или он вечно будет сражаться во имя очередной благородной цели? Такая перспектива отнюдь не вдохновляла и не радовала Марсали — ей становилось страшно за мужа, хотелось убежать вместе с ним далеко-далеко, туда, где нет войн, сражений и ненависти. Но куда бежать, она не знала. Да и Патрик не успокоится, пока не завершит начатое.

Он притянул ее к себе, будто прочел ее мысли.

— Я возьму с собою Хирама. Но ехать я должен, Гэвин будет ждать меня.

— Лучше бы я не отдавала тебе письмо, — вздохнула она.

— Нет, родная моя. Ты знала: я все равно поеду. — Он прижал ее к себе, легко коснулся губами лба и отступил. — Помоги мне одеться, — попросил он как ни в чем не бывало, вынуждая ее стать своей сообщницей в деле, против которого она так горячо возражала.

Марсали проглотила вставший в горле ком.

— Девочка моя?

Она неохотно подошла к огромному шкафу, достала чистую рубаху и плед, понимая: плед и двумя здоровыми руками закрепить на себе непросто, а одной — почти невозможно. Интересно, что бы он делал, откажись она помочь? К несчастью, нашел бы кого-нибудь еще, кто согласится…

Надеть через голову рубаху — это еще полбеды, теперь перекинуть угол пледа через плечо и обернуть другой конец вокруг бедер. Потом застегнуть тяжелым кожаным ремнем. Удивительно: с каждым движением к Патрику возвращалась сила. По ее расчетам, он должен был уже рухнуть на пол от напряжения.

— Как там наши драконы? — спросил Патрик. Наверно, чтобы отвлечь ее от ужаса, слишком явно написанного на ее лице.

— Драконы?

— Изольда с Тристаном, — пояснил он, улыбаясь одним уголком рта. — Ну и имена ты им придумала.

— Они очень обрадовались, увидев Джинни, — съязвила она в ответ, стараясь шуткой заглушить тревогу.

— А есть еще кто-нибудь, кроме меня, кого они не жалуют?

— Нет, — ответила Марсали, застегивая ему на плече плед пряжкой с гербом клана; потом отступила на шаг и оглядела его. Темные волосы Патрика были спутаны, щеки черны от щетины, но ей казалось, что никогда еще она не видела такого красивого мужчину. Его зеленые глаза ярко блестели — потому ли, что жар не совсем спал, или потому, что обращенный на нее взор горел страстью и нежностью.

И она почувствовала, как внутри разливается тепло. В присутствии Патрика она всегда словно таяла: ноги слабели и подгибались, сердце начинало учащенно биться, мысли и слова безбожно путались…

Прикосновение его руки наполнило ее новым теплом, огонь опалил кожу, проник к самому сердцу.

— Не смотри на меня так, девочка моя, — шепнул он, — а то я никогда не уйду.

Марсали тут же постаралась придать себе еще более обольстительный вид, но в подобных ухищрениях у нее не было опыта. Она никогда никого не любила, кроме Патрика, а он пропадал на чужбине столько лет… И даже теперь, после обручения, они так мало бывали вдвоем.

— Не грусти, — попросил Патрик.

— Я не грущу, — с негодованием возразила Марсали, — я тебя соблазняю. Он рассмеялся.

— Постараюсь запомнить разницу, — поддразнил он, нежно обводя указательным пальцем ее губы и поднимая вверх печально опущенные уголки рта. — Но ты всегда обольстительна, любовь моя.

— Поешь хотя бы бульона с хлебом, пока ты здесь!