— Давай не будем никому отрывать голову. Как и ты, я рассказала это не для того, чтобы меня жалели, а для того, чтобы ты понимал, что я чувствую, когда ты говоришь о наказаниях и обо всем таком. Я не ребенок, чтобы меня наказывать. И уж тем более я не стану терпеть такого отношения, особенно от мужчины, который…

— Который?

— Неважно. Ни от кого не стану. И насчет того, что ты меня не отпустишь. А что, если я захочу уйти?

Руки, обнимающие меня, напряглись.

— А ты хочешь?

— Давай проверим, — ответила я. — Просто отпусти. И посмотришь.

Кажется, он прижал меня к себе с такой силой, что я рисковала парой-тройкой ни в чем не повинных ребер, готовых вот-вот треснуть от его объятий. Впрочем, ненадолго. К своему удивлению, я почувствовала, что Валентайн разжал руки, а после даже позволил мне отступить. На несколько шагов.

— От кого ты бежишь, Лена? От меня? Или от себя?

— Я никуда не бегу, — коснулась пальцами стола, словно искала опору.

— Нет?

— Нет. Но я все равно не понимаю тебя, Валентайн. Ты… — Сложно было подобрать слова, особенно сейчас. — Ты говоришь, что никуда меня не отпустишь, что тебе сложно меня не касаться…

— Так и есть. Мне до безумия сложно видеть тебя и сдерживаться. — Он сделал шаг ко мне, снова сократив расстояние между нами. Сейчас мне уже не хотелось отодвинуться, поэтому я просто смотрела ему в глаза и ждала — ждала того, что он скажет дальше. — Сейчас все так, как есть, только потому что об этом просила ты. Находиться рядом с тобой и не иметь возможности сделать тебя своей — это какая-то изощренная пытка, безумие и помешательство. Если раньше меня останавливала черная страсть…

— Черная страсть?

— Влечение сродни безумию, когда не остается ничего человеческого, ничего светлого в желании обладать кем бы то ни было. Когда ты готов на все, чтобы сделать объект желания своим, и не остановишься ни перед чем.

— Почему ты вообще решил, что у тебя ко мне… эта самая черная страсть?

— Потому что я видел все ее признаки. Потому что желание обладать тобой временами затмевало все доводы разума и даже тебя саму. Я не имел права к тебе прикасаться, пока чувствовал это в себе.

— Тогда что изменилось сейчас?

— Не сейчас. Еще до того вечера, когда мы с тобой стояли на крыше. Я разговаривал с Ферганом.

— Обо мне?!

— Не о тебе. О матери Сезара.

— А она тут при чем?

— Это Тэйрен. Сестра-близнец моего отца.

Пуф.

Это было все, что у меня сложилось сейчас в голове. Если бы мои мысли можно было визуализировать, то маленькое пушистое облачко на глазах у всех расползлось бы туманом и растаяло.

Когда я читала о королевской семье, мать Сезара называли Темной, принявшей светлое имя. В храме Тамеи ее нарекли Орина Фаррей, и именно так звучало ее имя перед народом и когда она стала невестой принца, а впоследствии женой короля. Их брак был недолгим, почти сразу у них появился сын. После рождения наследника с разделенной пополам магией — светлой и темной — в королевской семье начались сложности. Писали, что сила Орины все ярче и ярче просыпалась рядом с мужем и сыном, который стал ее отражением. Примерно в это же время на горизонте появилась мать Люциана, но…

— Никто никогда нигде не упоминал имя Тэйрен Ниихтарн.

— А ты хотела, чтобы упоминали? — Валентайн холодно усмехнулся. — Настоящее имя женщины, которую больше половины Даррании и придворных ненавидели?

— За что?!

— Просто за то, что она была темной.

— Я в это не верю.

— Твое право. Факты говорят сами за себя, Лена, но мы сейчас не об этом. Мы о черной страсти. Об этом тоже не напишут и не расскажут, но, когда рядом с Ферганом появилась мать младшего принца и принцессы, Тэйрен накрыло. Черная страсть — это то, с чем она боролась и с чем справилась перед тем, как навсегда покинуть Дарранию. Тэйрен вела дневник, и Ферган дал мне доступ к ее записям. Справиться с черной страстью можно только через любовь. Через то светлое, что в тебе есть. Через то светлое, что ты чувствуешь к кому бы то ни было. Тэйрен ушла, зацепившись за сына и за свою любовь к нему.

Он замолчал, и между нами повисла та самая напряженная ниточка тишины, с которой достаточно сложно справиться. Особенно если позволить ей укрепляться, потому что с каждой секундой молчания она становится все толще, толще и крепче, и грозит через пару минут вообще превратиться в канат.

— А ты… — все-таки начала я и осеклась, потому что наткнулась на его глубокий, голодный, яростный взгляд.

— А я, — повторил он, подхватив мой вопрос, хотя я еще не успела его задать, — рядом с тобой чувствую себя живым, как никогда раньше. Ты мой свет, Лена.

Ниточка лопнула. Или уже канат? Не суть важно.

Важно, что мы шагнули друг к другу одновременно, остановившись, врезались друг в друга взглядами, а потом Валентайн подхватил меня с силой набирающего мощь урагана. От удара его губ перехватило дыхание, а от близости — странной, ни на что не похожей, какого-то нового уровня, в груди полыхнуло светом. Мне кажется, я начала понимать, о чем он говорил только что, но даже это стерлось в сменяющемся калейдоскопе эмоций, окутавших меня сумасшедшим вихрем. Я целовалась так, как ни разу в жизни, забывая о том, где я, кто я и все остальное, вместе взятое. Сосредоточившись только на этой яростной ласке, которая сейчас была мне нужна, как дыхание, на этой глубокой близости, на этом мужчине, чье сердце билось у меня под ладонями.

В эти минуты мне и правда казалось, что кроме нас больше никого нет.

— Классно выглядишь, — сказала София и поправила ему значок на лацкане пальто. Пальто — зимний формат одежды военного факультета, обязательный атрибут на построении перед праздником. Им даже на балу полагалось присутствовать исключительно в мундире — правда, только на Зимнем. Остальные балы в Академии или любые другие, где бы то ни было еще, допускали появление в гражданском, но только не этот. Таковы правила.

Правила, которые он так ненавидел. Когда-то.

Впрочем, когда-то Люциан даже представить не мог, что будет дружить с девчонкой. Дружить! Да еще с кем! Тем не менее Драконова и правда очень сильно изменилась, ну или он недостаточно хорошо ее знал. Потому что оценить девчонку по поступкам с расстояния, как показала практика — не лучший вариант. Когда-то он так же ошибся насчет Ларо, и сейчас впервые за долгое время задумался о том, а не ошибся ли в тот день, когда вышел из кабинета Эстре.

Аникатия с компанией уверяли, что она хотела устроить ему веселую жизнь, но Ларо, похоже, вообще ни до кого не было дела. Она часами пропадала у себя в комнате с Ярдом, и, хотя Люциан обещал себе за ней не следить, он видел их, когда приходил к Софии. Их комнаты располагались слишком близко, поэтому и видел. Поэтому, и только поэтому, не почему больше.