— Иди за мной, — сдавленным голосом прошептал Харава.

У ног Харавы начиналась черная линия. Она шла полосой выгоревшего бурьяна и оплавленного камня вперед и перекрещивалась с другими линиями. Лук пошел за Харавой и замер в ужасе у него за спиной. В центре, где линии сходились друг с другом, лежал труп девушки. Над трупом кружили мухи, от него шел сладковатый запах тлена. Рука у девушки была отрублена.

— Все хуже, чем я думал, — устало прошептал Харава. — Они прислали лучшего. Одного из лучших. Я думал, что лучший из них — именно Ваппиджа, с ним можно справиться, но тут был Хантежиджа, и я не уверен, что именно он главарь тройки. Эх, в былые времена…

Харава крутанул в руке сучковатый посох, но тут же опустил его.

— Нам нужно расходиться.

— Почему? — не понял Лук.

— Потому что на тонком льду таким, как мы, нельзя стоять рядом, — процедил сквозь зубы Харава. — Иначе это будет гибель обоих. Поверь мне, гибель — это очень неприятно, очень. Особенно когда она… Ладно, я подскажу тебе, к кому обратиться. Может быть, он кое-что тебе и растолкует. Но расходиться надо срочно. Здесь ворожба у Хантежиджи не получилась, но рано или поздно она получится.

— Это ворожба на меня? — спросил Лук, оглядывая странный рисунок: в одной большой окружности таились двенадцать кругов поменьше, каждый из которых пересекался линией, сходящейся с другими под трупом девушки.

— Нет. Твоего круга тут нет, — раздраженно рассмеялся Харава и поднял лицо вверх. — Как же я соскучился по настоящему небу.

— А какое оно? — сдвинул брови Лук, поднимая глаза к кирпичному небосводу.

— Синее, — ответил Харава. — Как глаза у твоей приемной матери.

— Куда ты пойдешь? — спросил Лук.

— К морю, — ответил Харава. — Люблю море.

Намеша была городом клана Крыла, клана Паттар. Лук любил Намешу. Город стоял на речке Бешеной, в том самом месте, где та впадала в уже широкую Хапу. Через пять сотен лиг от склонов Южной Челюсти речка явно не заслуживала такого названия, бежала себе между известковых берегов, раскинувшись уже на полсотни шагов, делила город на две части, каждая из которых была обнесена не слишком высокой стеной. Лук даже одно время думал, что клан Крыла так называется только потому, что вот эти две крепости именно два крыла и напоминали.

В Намеше была самая благодарная публика. Не слишком богатая, но радующаяся каждому выступлению. Курант старался попасть в город ближе к осени, в последние дни лета, потому как именно в северной крепости Намеши находились знаменитые палаты школяров, где отпрысков знати со всего Текана обучали истории, риторике, фехтованию, математике и каллиграфии. Выбивали, как говорил Курант, из самодовольных маменькиных сынков дурь и спесь. В конце первого летнего месяца они, разряженные по последней моде, прибывали в Намешу, все лето готовились или, как чаще всего бывало, не слишком готовились к испытаниям, потом проходили или не приходили их и ударялись в загул, который совпадал с осенней намешской ярмаркой и выступлениями циркачей, среди которых труппа Куранта была самой востребованной. Теперь же, когда до осени было еще далеко, отпрыски знати только собирались в городе клана Крыла. Как раз в качестве одного из таких молодых арува и рассчитывал въехать в Намешу Лук.

На рынке у перекрестка близ Араи торговцев было немного. Лук замотал голову платком, оставил в перелеске лошадь, прошелся между рядами и выторговал роскошный туварсинский жилет с золотой вышивкой, туварсинскую же шапку, подобную которым Курант с усмешкой называл горшком с плоским дном, атласные шаровары и прикупил к ним изрядное количество шнуров и лент, из которых еще лет пять назад Нега научила его сплетать праздничные пояса и подвязки. Уже через половину дня из леса на ведущий к Намеше тракт выбрался самодовольный увалень из Туварсы — одежда Лука сияла и переливалась, ножны, рукоять меча и сбруя были перевиты лентами, почерневшие глаза смотрели вокруг с презрением и ленью. Не хватало слуги.

Отыскался он только за два десятка лиг до Намеши. Лук зашел перекусить в придорожный трактир и приметил юркого служку. Получая от хозяина зуботычины и пинки, тот метался по заведению, как залетевшая под крышу птица, и не только успевал обслужить всех гостей, но и не стирал с лица добродушной улыбки.

— Он твой отец? — спросил служку Лук, когда тот принес ему блюдо тушеных овощей.

— Нет, — расплылся в улыбке кучерявый паренек, вряд ли намного старше самого Лука. — Он всего лишь добродушный благодетель, который пригрел постылого дальнего родственника-сироту.

В самом деле, на запястьях у паренька не было рабских меток.

— Ты луззи? — спросил его Лук, когда он притащил блюдо с вареным мясом.

— Когда я смотрю на этот ярлычок, — служка похлопал по рубахе, под которой угадывалась деревянная бирка, — мне кажется, что я обедневший арува. Но в остальное время я вполне себе луззи. А иногда, — парень заговорщицки зашептал, — я чувствую себя постылым рабом! Там, на кухне, заправляет жена хозяина. Она отлично готовит, но во всем остальном… Хозяин рядом с нею просто добряк из добряков!

— Харк! — заорал в остервенении трактирщик. — Ты застрял там или как? Что я говорил, делать все бегом! За что я тебе плачу деньги?

В следующий раз Харк оказался у стола Лука только через десять минут. Он улыбнулся гостю, налил в кубок легкого вина и собрался уже уходить, когда Лук снова спросил его:

— И много тебе платят?

— Сколько бы ни платили, — поклонился гостю Харк. — Матушка, когда была жива, отучила меня жаловаться.

— Вот, — протянул служке серебряный Лук. — Рассчитай меня и возьми себе за хлопоты.

Харк примчался через минуту. Высыпал на стол горсть медяков и тут же подсчитал, сколько Лук должен заплатить и сколько трактир должен ему сдачи. Себе Харк не взял ни гиенской чешуйки.

— Почему? — не понял Лук.

— Возьму много — обижу, — пожал плечами Харк. — Возьму мало — обижу себя.

— Сколько тебе лет? — спросил Лук.

— Восемнадцать, — улыбнулся Харк.

— То есть ты уже сам можешь определять собственную жизнь? — уточнил Лук.

— Могу, — хмыкнул служка. — Уже год как могу. Только нечего мне определять. Дом родителей отошел к хозяину, потому что он вроде бы погасил какие-то их долги. А все прочее мое имущество на мне.

— Харк! — снова заорал хозяин.

— Вот, — положил на стол еще один серебряный Лук. — Это моя благодарность и задаток. Я еду из Туварсы в Намешские палаты и хочу нанять тебя слугой. Буду платить два серебряных в месяц. Если не удержусь в Намеше, то заплачу пять серебряных отступных. На эти деньги можно наняться подмастерьем в любую мастерскую.

— Харк! — еще громче заорал хозяин.

— Если ты хочешь изменить свою жизнь, — Лук встал, — то тебе нужно всего лишь громко при посетителях сказать твоему дяде, который, как я успел заметить в прорехах твоей рубахи, иногда орудует плетью, что ты уходишь от него. После этого он будет тебе уже только дальним родственником. И если он позволит себе лишнее, я бы на твоем месте воспользовался этим и оставил метку на его скуле. Я жду тебя на улице. У тебя есть минут пять.