Российская внешнеполитическая «многовекторность», на деле выглядящая скорее неразборчивостью, должна была бы уступить место гораздо более структурированному подходу, основанному на адекватном понимании роли страны в современном мире. Вопрос о союзниках, который решается Кремлем всякий раз в очень драматичном ключе, следует разделить на два. С одной стороны, должен быть поставлен вопрос о том, союзником каких более сильных стран/союзов Россия намерена выступать. Это даст важный «якорь» для определения остальных приоритетов: по крайней мере станет понятно, что Москва будет «колебаться» вместе с выбранным союзником в отношении к другим державам «первого мира», и таким образом возникнет некий коридор возможностей, делающий внешнеполитический курс страны более предсказуемым. Четкая «связка» продемонстрирует политикам других стран, а также глобальным экономическим игрокам появление фактора, который будет удерживать Россию от неожиданных шагов, что после нескольких десятилетий крайней непоследовательности безусловно станет важным позитивным сигналом. С другой стороны, это обстоятельство сделает намного более простым и вопрос о том, кого Россия хочет и может считать своими союзниками (имеются в виду, разумеется, государства менее значимые и влиятельные на международной арене, в отношении которых Москва может выступать в роли старшего партнера). Если акцент будет сделан на демократические страны Запада, конфигурация будет одной, если на крупные авторитарные экономики — другой; однако в любом случае последовательность окажется выгоднее и рациональнее того мельтешения, в котором Россия провела практически все годы, прошедшие после распада Советского Союза.

Как страна «второго мира», Россия должна понимать, что ее возвышение (воспользуемся здесь общеизвестным китайским термином) зависит не от количества баллистических ракет в арсеналах, а от того, сколь устойчивым будет ее экономической рост и в силу этого сколь ценным будут считать союзничество с ней державы «первого мира», а также от того, сколь выгодно она сама сможет взаимодействовать с государствами «третьего». Именно парадигма хозяйственного роста и технологического развития должна находиться в центре российской внешнеполитической доктрины — но упоминалась она в этом ключе лишь на протяжении нескольких лет президентства Д. Медведева[566], а потом была снова забыта.

У России, на мой взгляд, на рубеже ХХ и XXI столетий существовали все предпосылки для того, чтобы стать незаменимым экономическим партнером Запада — и прежде всего Европейского союза. Огромные ресурсы, которые на внутреннем рынке были в разы дешевле, чем на мировом, и могли в этой ситуации сыграть такую же роль в развитии сборочного производства, какую в Китае играла дешевая рабочая сила; квалифицированный персонал, еще не испорченный современным российским «образованием» и не слишком требовательный к высоким доходам; относительно либеральная налоговая система, которая могла оставаться таковой еще долгие годы, если бы правительство умерило свои авторитарные и геополитические амбиции, — все это могло сделать Россию идеальным местом для европейских инвестиций. История показывает, что «догоняющие» страны не могут совершить первый рывок, опираясь лишь на собственные силы: инвестиции и технологии из развитых держав критически важны для «запуска» современного экономического роста[567]. При этом в наше время, когда около 60 % торгового оборота между развитыми странами представлено продукцией схожих товарных групп[568] (т. е. приходится на так называемый intrasector, или intra-industry, trade), не стоит надеяться на то, что Западу можно оставаться интересным, лишь поставляя ему сырье. Примитивное разделение труда времен А. Смита сегодня уже никого не возбуждает; даже самые крупные сырьевые рынки на деле являются довольно маргинальными. Вся международная торговля нефтью (22,3 млрд бар. в 2015 году) оценивается в $1,17 трлн; торговля газом (1,04 трлн куб. м) — в $298 млрд[569]. Суммарно эти цифры не превышают 70 % экспорта Китая и 25 % экспорта стран ЕС. Совокупная стоимость всей потребляемой в США нефти с 1981 по 2015 год снизилась с 6,73 до 2,1 ВВП страны[570], а в Европе процесс идет еще быстрее — поэтому «энергетический шантаж», подобный тому, который пытались применить к Западу ближневосточные страны в 1973–1974 годах, становится менее действенным. В современном мире нельзя быть «энергетической сверхдержавой» — но Россия этого не поняла: почти 80 % всех экономических переговоров В. Путина с иностранными политиками и бизнесменами в 2005–2013 годах были зациклены исключительно на газе и нефти. При этом накопленные прямые иностранные инвестиции в Россию (за исключением банковских кредитов) составили на 1 октября 2017 года лишь $349,7 млрд — приблизительно столько же, как в Австрии[571], и на их рост рассчитывать сейчас сложно.

Важнейшей задачей в отношениях со странами «первого мира» должна была бы стать всемерная хозяйственная интеграция России в этот экономически более «продвинутый» мир. Такая интеграция не является угрозой политическому суверенитету, даже понимаемому как гарантия возможности любого беспредела во внутренней политике: чтобы понять это, достаточно посмотреть на Турцию, экспорт которой с 2006 по 2016 год вырос на 2/3 (российский, для сравнения, сократился за этот период на 5,2 %) и которая за этот срок привлекла более $160 млрд прямых иностранных инвестиций[572], несмотря на явно авторитарные тенденции во внутренней политике. В современных условиях такой стране, как Россия, необходимы высокая инвестиционная привлекательность, свободно конвертируемая валюта (разговоры о ней, напомню, идут с послания В. Путина Федеральному собранию 2003 (!) года[573], но никакого прогресса в этом отношении так и нет), безвизовый режим въезда не для подданных новоявленных царьков из ее бывших колоний, а для граждан стран, существенно опережающих нас в экономическом отношении (я не говорю про то, что та же Турция в одностороннем порядке отменила визы для граждан большинства стран ЕС еще в начале 1990-х годов [сегодня они могут приезжать в страну даже по национальным удостоверениям личности и оставаться на неопределенный срок[574]]; Украина сделала это в 2005-м[575], и даже Белоруссия предприняла робкий шаг в январе 2017-го[576]). В инструментарии внешней политики России не должно в принципе иметься таких мер, как экономические санкции против развитых стран; если очень неймется, их можно применить к неудачливым мелким соседям, но уж точно не к тем государствам, от которых зависят перспективы собственного экономического роста. При этом следует отметить, что в обоих случаях (что с санкциями против ЕС и США в сфере торговли сельскохозяйственными товарами, что с санкциями в отношении Турции) Россия ввела ограничительные меры либо первой, либо на гораздо более широкий круг товаров, чем противоположная сторона. Опять-таки, пресловутое «импортозамещение», рекламируемое чуть ли не как главная экономическая задача, стоящая перед Россией, на деле выглядит самым ясным сигналом нежелания страны встраиваться в современную глобальную хозяйственную систему из всех возможных сигналов, которые могут быть посланы потенциальным партнерам. Если правительство так четко заявляет, что считает показателем собственной успешности отказ от торгового партнерства, кто поверит, что страна в будущем окажется открыта для торговли и инвестиций?