— Вон наш хлопец, скачет уже.

По улочке несся Орлик, в седле, припавши к гриве, дрожал Мыколка. А за ними словно мчался пожар — в хатах распахивались ставни, люди выбегали на подворья и тотчас бросались кто куда: одни обратно, за оружием, другие к соседям, третьи… Третьи валились в уличную пыль, сбитые татарскими стрелами.

Потому что в село уже ворвались первые душегубы, остальные же, видимо, держали внешнее кольцо, чтобы ни один не ушел.

Или, скорее всего, чтобы не ушел один из тех, кто был сейчас здесь. Андрий.

Ради которого и устроен набег.

Свистнул аркан, петлей судьбы лег на плечи, властно дернул к себе — и вот уже один только Орлик, без седока, мчится к хозяину. И татарин на своей низкорослой лошаденке-бакемане улыбается от уха до уха. А чего ж не улыбаться? — поймал ведь, поймал!

Орлик ткнулся Андрию мордой в плечо, мол, прости, хозяин. Так уж получилось…

Ладно, получилось как получилось.

Мыколка поднялся — вернее, татарин, его пленивший, рывком натянул веревку и заставил хлопчика встать. Спрыгнул на землю, подошел, замер рядом, приложив к горлу кривой нож.

— Стой, где стоишь. И волку своему вели, чтоб смирно себя вел.

— Он будет вести себя смирно, — молвил Андрий, холодно меряясь взглядом с татарином. За спиною последнего уже вовсю пылало село и разъяренными змеями свистели арканы; голосили бабы, и заходились в хрипе умирающие мужики, ревела в стойлах скотина — и молчали собаки, успевшие отведать татарских стрел. — Он будет вести себя очень смирно. А ты отпусти хлопчика. Его зарежешь — и сам сдохнешь. Волк у меня быстрый, зубы у него острые…

— Э, хорошо шутишь, неверный. Видишь, шапка на голове — знаешь, как мех на нее добывал? Не стрелой, стрелой шкуру попортишь, только руками. Так что не шути так, не смешно. Лучше отдай сундучок — да и разойдемся. Тебе хорошо, мне хорошо, волку хорошо. И Кысым доволен будет. Если быстро отдашь, отпущу и тебя, и мальчика, и волка.

— А что, Кысым разве не захочет со мной встретиться?

— Он с тобой все равно встретится. Но тебе чем позже, тем лучше. Согласен?

Андрий так и не успел ответить, даже решить, что станет отвечать, не успел — на татарина набросились чоботы. Каким-то образом им удалось выбраться из того смертельного варева, что кипело сейчас в селе, — и вот теперь самоходцы от души лупцевали человека, посмевшего поднять нож на их друга. Степан тоже не стал медлить, бросился на подмогу — так что скоро все было кончено.

Здесь — но не в селе.

— И не думай даже! — рявкнул вовкулак. — И так едва спаслись. Сам же говорил: обещал тому своему гостю, что не будешь встревать ни в какие переделки. А эта резня — она ж из-за тебя затеяна. Ну!

Андрий уже сидел в седле, Мыколка устроился впереди, а за спиной у Ярчука уродливым горбом по-прежнему топорщился сундучок. И выбора на сей раз не было! Потому что — не было села, один огромный костер из сухой осени и не в меру жадных до жизни поселян, и — гогочущие татары, и — надрывно плачущая лошадь в запертой конюшне, и — чья-то вспоротая молодость, и…

И клятва вместо прочной петли аркана на судьбе — давит сундучковой упряжью.

— Едем! — прохрипел Андрий, ударяя — впервые за несколько лет ударяя Орлика каблуками! — Едем, дидько б конопатый меня побрал! Едем!

Он развернул коня и послал его прочь, дом Костя стоял на отшибе, так что еще чуть-чуть — и спасительный лес…

Из-за хат вылетело трое татар, сгорбились в седлах, мизинцем левой руки каждый держит уздечку, остальными пальцами левой — лук. Правая — натягивает тетиву.

Орлик сообразил, что к чему, раньше хозяина — и тем самым спас жизнь и себе, и ему, и Мыколке. Прыжок; стрелы свистят у самого уха, а теперь уже за спиною, две вонзаются в стенку сундучка, одна — Андрию в плечо. И Ярчук с затаенным злорадством шепчет: «Чтобы знал!» — то ли подразумевая себя, глупого, то ли сундучок, то ли его хозяина.

Лес выскакивает из-за холма навстречу сельским недоумком, любящим дурацкие розыгрыши, — только что не кричит: «Ага! Попалися!!!»

И, слава Господу, действительно на сей раз не попались.

Пока?

Андрий достает из кожаных чехлов у седла два пистоля и разряжает их, один за другим, в преследователей. Не промахивается ни разу. Третьего в невероятном прыжке сбивает с седла Степан — и, сомкнув челюсти, резко вздергивает свою голову к полуденному солнцу. Потом мчится за Ярчуком, стряхивая в траву капли чужой крови.

Потом — Родник, в который они влетают на полном ходу (позади слышен гул подоспевшей из села погони). Потом — тишина.

Только усердно трутся о Выриеву траву чоботы-самоходцы, пытаясь очиститься от грязи и крови, а так — тишина.

Село догорало — еще корчилось, кричало, всхлипывало, но было ничуть не живей тех, кто лежал сейчас на его выжженных улочках. Татары наскоро заканчивали свои дела: кто-то усердно пыхтел над смятой, надломанной молодицей, в глазах которой — теперь навсегда — колыхалась пустота безумия; кто-то спешно стягивал руки пленным, кто-то выволакивал увязанный в белоснежную скатерть нехитрый селянский скарб; на майдане стонали сгоняемые в одно место коровы. Испуганная, чудом уцелевшая кошка наблюдала за этим апокалипсисом со старой груши.

Отряд, гнавшийся за Андрием, вернулся почти одновременно с тем, как с другого конца в село въехал одинокий всадник. Даже издали можно было заметить, что он сильно отличается от татар, хоть лошадка под ним такая же низкорослая и длинногривая, хоть и одет он в точно такое же платье: короткие ездовые, подбитые хлопком штаны, каптан, а поверх еще и халат, украшенный мехом лисы-чернобурки. На голове — шапка с лисьим же мехом, на ногах — красные чоботы. Все как у татар, но в седле всадник сидел прямо, росту был повыше, чем даже самый высокий из них.

И еще — лицо. Его-то как раз издали можно было принять за татарское, но если приглядеться как следует…

Маска. Какой-то невероятный искусник ухитрился снять кожу с человеческого лица, а потом сделать из нее маску: хищное, преисполненное властности и надменности лицо с черными прорезями глаз. За которыми скрывается — кто? или — что?!..

Похоже, даже не все татары знали это.

Всадник ехал неспешно, словно хозяин, вернувшийся в родные края после отъезда. Завидев его, татары старались никак не выказывать своего смущения, но то вдруг торопливо слазили с полонянки, не завершив начатого, то пинками гнали в общую толпу хлопца, которому пять минут назад намеревались устроить обрезание на глазах обезумевших от горя родителей.

Всадник не обращал на это ни малейшего внимания. Он целеустремленно ехал через мертвое село к единственной интересующей его хате.

И глаза его под маской щурились, как у настоящего татарина. Если б мог — закрыл бы их вообще…