Оба капитана ругались между собой, как две торговки на базаре. Общее сочувствие масс было на стороне капитана Пылаева.

Впоследствии Воробейчик мне изливал свое горе:

— Бедные, бедные создания! Подумать, какая жестокость! Погибли две самые милые овечки!

Я молча и якобы сочувственно кивал головой.

Начальником УВПС-94 был майор Шапиро, начальником отдела снабжения майор Сдун, фамилию которого все несколько переиначивали, добавляя в начале букву Б, дальше шли капитаны и старшие лейтенанты: Рубинчик, другой Шапиро, Гольдблат и т. д., словом, русских там было совсем мало.

Капитан Пылаев еще вдень нашего прибытия острил:

— Вот, евреи со своим рубежом не справились и запросили помощи у русских.

Но потом мы убедились, что дело тут было не в плохом руководстве, а в сыпучих песках.

В Старом Осколе в меловых породах копали траншеи почти с вертикальными стенками, а здесь борта приходилось крепить, иначе песок осыпался. По бокам траншей в дно через каждые 40 сантиметров забивались колья, которые плотно сплетались лозняком.

Следовательно, на каждые 10 погонных метров траншей требовалась уйма материала. Одни бригады рубили лозу, другие молодой сосняк, третьи старый сосняк для дзотов. Три автомашины ежедневно делали по 12–15 рейсов, но работы двигались крайне медленно.

На третий день работ Виктор Эйранов тяжело заболел брюшным тифом, и его увезли в госпиталь. На его место прорабом был назначен я. Так исполнилось мое горячее желание — перейти на живое дело, на производство.

Прорабом был Тимошков — бывший студент 3-го курса строительного института. Молодой, энергичный, но по молодости уж очень чванливый. Он меня все время учил и поправлял, и я старательно прислушивался к его словам. Но его тон превосходства был мне противен; однако, набираясь от него знаний, я прятал свое самолюбие.

Каждый вечер мы с ним вдвоем разрабатывали график наших машин, куда, что именно и к которому часу нужно доставить. И тут я понял, какую решающую роль на производстве играет четкая работа транспорта. И в будущем я всегда обращал основное внимание именно на транспорт.

Две машины были из УВПС-94, а третья наша. Бензин был чужой, и по тайному приказу Воробейчика наш шофер ежедневно отливал его, так получился у нас запас около тонны.

Воробейчик был невероятно суетлив и все время выискивал разные способы, увы, неудачные, доставания продуктов. Как член партии, он донимал и рабочих, и нас постоянными политзанятиями. Ему удалось уговорить двоих рабочих — Богатырева и Минакова показать стахановские темпы.

Я их поставил копать котлован под КП (командный пункт) батальона. За день в сухом песке первый выкопал 34 кубометра, второй 31, это было 400 % нормы.

На следующее утро перед строем Воробейчик торжественно зачитал свой приказ, оба стахановца вышли вперед, и Воробейчик вручил им по маленькому красному флажку. Все пошли колонной на работу, герои дня впереди с флажками, как октябрята. Через несколько дней им также перед строем вручили по гимнастерке. А потом, сколько Воробейчик ни уговаривал, никто по-стахановски работать не стал.

Однажды, идя с одной огневой точки на другую, я встретил Воробейчика, торопливо переставляющего свои длинные ноги. Он возвращался из штаба УВПС-94 и был явно растерян.

— Крупные новости! — еще издали крикнул он мне.

Голос его дрожал, лицо было бледно. Он подошел ко мне и трагическим шепотом сказал:

— Немцы на всем протяжении от Орла до Белгорода перешли в наступление. Идут тяжелые бои.

Он мне показал сводку Информбюро. Его руки судорожно дергали ремешок на сумке, в которую он никак не мог засунуть сводку.

Я произнес стандартно-заученную фразу о том, что наша армия под руководством великого Сталина непобедима. Воробейчик страдальчески махнул рукой, и мы расстались.

Так началась величайшая битва за все время войны, битва на Курской дуге. Много я слышал устных рассказов о тех героических днях, много читал. Ужасно было то, что, привыкнув не доверять сводкам, каждый из нас про себя преувеличивал масштабы немецкого наступления. Но через несколько дней мы возликовали, прочитав о начавшемся нашем наступлении; назывались освобожденные населенные пункты. Таким сводкам нельзя было не верить.

А мы тут, на Дону, продолжали работать, стремясь дать как можно больше кубов вынутой земли и как можно больше погонных метров оплетенных лозой траншей.

Расскажу об одном случае.

В самой деревне на высоком берегу Дона был один белокаменный погреб. У меня родилась идея — переделать его в дзот. Капитану Пылаеву моя идея понравилась. Мы вдвоем принялись обсуждать — как дверь погреба переделать в амбразуру да как подвести ход сообщения. Тут явилась хозяйка погреба и сказала, что ключ нам не даст и скорее разрешит себя зарезать, чем испортить постройку.

— Сейчас же ставь рабочих, — приказал мне Пылаев.

Я привел четверых, и они по моему указанию стали пробивать стенку погреба. Хозяйка продолжала неистово ругаться, оскорбляя меня и Пылаева. Тот обиделся и решил ей отомстить утонченным способом: по инструкции разрешалось подводить к дзотам хода сообщения глубиной 80 сантиметров для проползания, но сверху прикрытые жердями и присыпанные землей.

Дверь погреба мы заложили кирпичом на цементном растворе, оставив узкую щель амбразуры. Чтобы попадать в погреб, на задней стенке мы пробили дыру, к которой и подвели этот крытый ход сообщения.

Бабка очень досаждала рабочим-строителям своей руганью, и они по своей инициативе удлинили ход сообщения до 30 метров. Таким образом, чтобы попасть в погреб за молоком, хозяйке приходилось проползать на животе туда и обратно 60 метров. Жившие у нее наши рабочие говорили, что она проделывала этот путь по три раза в день.

Уезжая совсем из Каменки, мы сдали все огневые сооружения и траншеи сельсовету на хранение. Интересно, сколько еще дней или месяцев бабка заползала в свой погреб.

В конце июля мы закончили строительство рубежа и со всем нашим доблестным войском отправились в соседнее село Олень-Колодезь, где находился штаб УВПС-94.

В нашу честь было устроено торжественное собрание, силами самодеятельности даже дали спектакль.

На следующее утро пешим порядком все двинулись за 80 км вниз по Дону на строительство новых рубежей. А мне Воробейчик с 20 нашими больными и с тремя овцами предложил остаться, пообещав прислать за нами на следующий день машину. Мы получили на три дня сухой паек и расположились под колхозным навесом.

Ни на следующий, ни на третий день за нами никто не приехал. Я собрал менее немощных больных и повел их в лес за грибами. Мы принесли много подосиновиков и сварили их, а хлеб, жиры и крупа у нас кончились.

Я отправился в штаб УВПС-94 к майору Сдуну, который потребовал у меня аттестат или хотя бы справку. Ни того ни другого у меня не было, он меня обругал и сказал, что ничего не даст. Тогда я пошел к майору Шапиро, думая про себя, если и там получу отказ, мне придется пойти на тяжкое преступление — зарезать овцу.