– Стой, они сюда идут.

Лиля шла за этим, в костюме, торопясь, смешно подскакивая и смешно вздернув брови, но мы с Гешей не стали смеяться – по Лилиному лицу безостановочно текли слезы.

Она подошла к нам, вдохнула побольше воздуха, чтобы голос не дрожал, и сказала:

– Мой папа… умер… В Германии… – Лиля всхлипнула. – Мне надо ехать… – Потом она обняла нас с Гешей, села в машину, и ее увезли от нас.

Мы смотрели вслед серому «Оппелю», пока он не скрылся за поворотом.

– Эх, беда-то какая, – жалостливо сморщил лицо Геша. – И не старый же он мужик был вроде?.. Малáя… Малáя, ты куда?

Я бросила грабли прямо посреди двора и пошла в конюшню. Открыла денник и позвала Зоську:

– Зосичка, пойдем погуляем, рыбочка моя, а? Пойдешь?

Зоська охотно вышла, сунула мне морду в руки, обнюхала лицо и коротко заржала.

Я запрыгнула ей на спину прямо там, в конюшне, и толкнула пятками в бока.

– Малáя!.. Да что ж это такое! Я тебе, зараза, всю жопу отобью! А ну не балуй! – Это Зоська попыталась укусить Гешу, сунувшегося было ко мне.

Все дети верят в чудеса, даже самые здравомыслящие. Я, например, тайно верила в то, что лошади умеют читать мысли. А откуда бы Зоська, скажите, узнала, что мне нехорошо, что не надо никого ко мне подпускать, а надо увезти меня далеко-далеко в лес и там долго бегать, чтобы развеять-растрепать тоску? А? То-то же.

Зоська все больше злилась и шла крýгом, не давая Геше подойти. Тогда он встал на месте и только поворачивался вслед лошади.

– Малáя, ну ты чего? Прям лица на тебе нет… Ну вернется же она. Съездит, надо ж матери там помочь, да похороны, да все… и приедет назад…

– Нет, Геша, – сказала я, горяча лошадь все больше, – она не вернется, вот увидишь. Никто не возвращается.

Я почувствовала, что Зоська готова, крикнула «Па-а-аберегись!», свистнула, и лошадь, ответив мне залихватским «Гмгмгиииииииии!», мощно оттолкнувшись задними ногами, сорвалась с места и вылетела за ворота как пушечное ядро.

Зоська мчалась по широкой грунтовой дороге, я почти лежала у нее на шее, прикрыв глаза и крепко держась за гриву – повод к недоуздку я не пристегнула и не знала, куда девать руки.

Я не тревожилась за лошадь – мы объездили весь парк вдоль и поперек, Зоська хорошо знала местность.

Обычно, если я ее не неволила, она выбирала узенькие тропки, где можно всласть попрыгать через ручьи и поваленные деревья, но сегодня ее тянуло на волю, туда, где просторно, она вынесла меня к реке и птицей летела над плотным, влажным песком.

Ее мягкая грива, развеваясь, гладила меня по лицу, на галопе я чувствовала себя как младенец, которого укачивают в колыбели, и, уткнувшись в лошадиную шею, зажмурившись, словно слышала голос своей няни, которая давным-давно рассказывала мне сказки и пела детские песенки: «Несет меня лиса-а-а… за дальние леса-а-а… за гору высо-о-окую … за реку широ-о-окую… Друг мой, где ты, отвечай?.. Друг сердечный, выручай!.. Несет меня лиса-а-а-а…»

Нет, никто не пел мне больше песен, только ветер свистел в ушах.

Зоська свернула от берега в лес, на давно знакомую нам дорогу, вдоль которой росли высокие дикие яблони.

Почувствовав, что у лошади вспотела шея, я опомнилась и пустила Зоську шагом. Тут же сама над собой посмеялась – ну надо же, Лиля-то небось и до аэропорта еще не доехала, а я уже скучаю, тоску гоняю. Но я была уверена: сегодня мы видели ее в последний раз.

Зоська еще раз свернула и, продравшись через кусты, опутанные вьюнком, вышла на поляну, покрытую спелой весенней травой.

Я соскользнула с лошади, хлопнула ее по крупу, отпуская пастись, а сама улеглась прямо на землю, закинув руки за голову.

Небо текло надо мной, как вода, высокая трава колебалась под ленивым ветром, словно водоросли, а тени облаков проплывали неведомыми и невидимыми рыбами. Я лежала как утопленница на дне этой небесной реки – спокойно, бездумно, слушая ветер. Печаль уходила.

Никто больше не волновался особенно по поводу Лилиного отъезда, только Ира не могла скрыть свою глупую радость.

– И не надейтесь, что я буду с вами заниматься! – сказала она Пашке, а тот только фыркнул в ответ:

– Подумаешь, очень надо, вот вернется Лиля…

Об этом все говорили: «Вот вернется Лиля, и тогда мы…»

Но Лиля не вернулась ни через месяц, ни через два. Наступило лето, начались каникулы. Обычно в это время мы уезжали на сборы на две недели, но Ира не сделала заявку, и мы остались в городе.

Дыхание городского звенящего зноя проникало в наши парковые дебри, жухла трава, сохла земля, народу на конюшне становилось все меньше, люди словно исчезали, растворялись в жарком мареве.

Малышня потихоньку разбегалась – кто-то уехал с родителями, кто-то в спортивные лагеря с другими школами. У нас стало пусто, от младшей группы почти никого не осталось. Да и от нашей – ушла Алина, ушли близнецы (эти, правда, вернулись через полтора месяца – им, бандитам, тесно показалось в жестких рамках ДЮСШ, да и любимую их вольтижировку там никто не преподавал), зато стал процветать прокат.

Прокат лошадей в парке был вроде как нашей прямой обязанностью, но раньше мы от него отбрыкивались как могли. Ну, сами подумайте – кто отдаст свою родную лошадь какому-то подвыпившему дядечке, чтобы он своими неумелыми ручонками терзал ей рот и своей неумелой задницей отбивал ей холку?

Конечно же мы все дружно ненавидели этих любителей покататься. Одно дело – детишки, которых учит тренер, для них и держали всю нашу старую гвардию, лошадей-ветеранов, которым только и можно было, что неспешно протрюхать рысью или пройтись прогулочным шагом. Совсем другое дело – вся эта пестрая компания покатушечников. Вот скажите, почему люди не лезут кататься на мотоцикле, если не умеют им управлять, а на лошадь так каждый второй?

А Ире настало счастье. Случайные люди слушали ее раскрыв рот, а если кто и пытался поспорить, то она всегда могла его победить – она же была специалист и мастер спорта, а как же.

Ире понравилось быть инструктором в прокате, она стала бегать в дирекцию парка и жаловаться, что мы не выполняем план.

Раньше мы давали под это дело не больше пяти лошадей, Ира же стала настаивать, чтобы давали всех – а было у нас восемнадцать голов.

Именно поэтому мы с Юлькой и сидели как приклеенные на конюшне – стерегли своих. Геша, матерясь, писал бесконечные заявки администрации – что, мол, в конюшне имеются спортивные кони (список прилагается), которых в прокат никак нельзя, а Ира писала кляузы на Гешу – про то, что он вор и превышает полномочия.

Гешу, конечно, никто не уволил, директор парка лично переманил его когда-то из другой конюшни, посулив, что «здесь он будет хозяин и сам себе голова», но склока выросла нешуточная.