Капитан был в отчаянии. «Понятно, что моим потомкам не покинуть корабль, думал он. — Тогда, в Амстердаме и на Канарах, это еще можно было принять за случайность, хотя и с трудом, но сейчас уже все кончено. Я самый несчастный из людей, другие хотя бы могут умереть. Теперь, когда мне придется все время видеть перед собой страдающих любимых детей, счастье которых было для меня важнее всего на свете, это будет невыносимо. Есть же какой-то предел человеческому горю. Даже в аду Господь, наверно, посылает такие страдания, которые может пережить душа. Хотя никто этого не знает и, может быть, они просто невыносимы, и Он, милосердный и святой, наслаждается этой справедливостью, зная, что эти души уже не уничтожить и они будут мучиться во веки веков. Но я не могу так больше жить!» Он заорал, сжимая кулаки, с искаженным лицом, и его крик потонул в шуме волн.

Капитан пытался подбодрить Софию, но на душе у него была страшная тоска. За все это время он много раз мечтал покончить с собой, однако это было невозможно. Филипп готов был вновь послать проклятье небесам, как тогда у мыса Доброй Надежды.

А в это время к Соне пришел Элай и принес какой-то целебный настой из трав, но она отодвинула чашку с дымящимся напитком и сказала: «Я пока хочу отдохнуть». Ее любимый сверкнул глазами и молча вышел.

Повар еще приносил какую-то вкусную еду, но Соню это даже не заинтересовало. «Убери эти объедки», — сказала она, показывая на накрытый стол Даниле, и снова отвернулась.

Было уже семь часов вечера. Даня открыл окно, чтобы немножко проветрить, и вдруг услышал, что кто-то говорит по-русски.

Он вышел, потом вернулся. «Соня, пойдем! Смотри, там такой забавный батюшка пришел».

«Какой батюшка?» — спросила Соня. В это время послышался какой-то пьяный голос: «Эй, я спрашиваю, сколько стоит вход в этот музей? Я хочу осмотреть, приобщиться к культуре, показанной, хотя и в кривом зеркале современного шоу, но все-таки имеющей какие-то отголоски реальности совершающегося по промыслу Божьему исторического процесса».

Эта витиеватая речь немножко оживила и заинтересовала Софию. Она протянула руку, Данила резко поднял Соню со стула и шепнул ей в ухо: «Тише!». Брат и сестра вышли вместе на палубу.

Посередине трапа, пошатываясь, стоял высокий человек в облачении православного священника. На нем был подрясник, епитрахиль, поручень и наперсный крест, болтавшийся где-то за плечом.

Cвященник был сильно пьян. Он раскачивался посередине трапа, грозя опрокинуться в воду. Батюшка был довольно высокого роста, широкоплечий, небольшая борода клином льняного цвета, такого же цвета усы, редкие волосы, обрамляющие лысину. Типично русское лицо с довольно правильными чертами, может быть, с чуть удлиненным носом, полноватыми губами, но в общем, красивое. Большие голубые глаза, высокий лоб. В общем, довольно привлекательная внешность, но сейчас она была несколько испорчена пьяной мимикой, всклокоченной бородой и некоторой нездоровой припухлостью.

Священник произносил свои тирады, его слушали матросы, столпившиеся на палубе. Уже многие обитатели Летучего Голландца к тому времени вернулось из так называемого условного увольнения. Они отвечали незнакомцу насмешливыми репликами на голландском языке, смысла которого священник не понимал по незнанию языка, а иронического подтекста не мог воспринять по причине сильного опьянения.

«Здесь никто не говорит по-русски! — наконец произнес он. — Зачем делать музей в Петербурге, если нет русского смотрителя? Это неправильно с коммерческой точки зрения. Здесь что-то не так!» Он шагнул на борт парусника и встал на палубе. «Однако, я вижу, что музей не плохой. Все натурально — и костюмы, и оснастка корабля, и даже запах. Неплохо, артистично сделанное шоу».

«Батюшка, это не шоу, — сказал, наконец, Данила. — Это действительно старинный корабль».

«О, вы говорите по-русски! Слава Богу! — закричал священник. — Отлично. Настоящий парусник! Из него сделали музей. Я понимаю, но каким чудом он сохранился?»

Батюшка видно очень обрадовался, что нашел себе собеседников, с которыми можно выговориться.

Священник еще раз недоуменно осмотрел корабль. «Вы мне объясните, мои юные друзья, что это все означает? Что это за музей? Откуда приплыл прекрасный корабль с таким не очень приятным запахом? В нашей настоящей жизни есть много удивительного, но все же все старо как мир. Все делается для выгоды, для продажи, ради сиюминутных скоротечных радостей нашей короткой земной жизни. И в таком случае я не понимаю, зачем надо было имитировать такой неприятный запах, ведь это будет отпугивать клиентов».

«Пойдемте, святой отец, к нам в каюту. Мы все объясним и угостим вас, — сказала Соня. — А вы нам расскажите про себя или про Петербург», — добавила она неуверенно, словно не знала, какие темы ближе их новому знакомому.

«Что про него рассказывать, мои юные друзья?» Батюшка, шатаясь, последовал за ребятами, при этом он пьяным голосом пропел: «То ли православная столица, то ли окаянный Вавилон».

Соня и Данила провели священника в свою каюту. «У вас тут уютно. Благослови, Господи. Как хорошо!». Данила тут же налил священнику стакан вина. «О, благодарю», ответил служитель церкви и встал, пошатываясь, прочитал молитву, сел и одним духом осушил стакан.

«Спасибо, добрые молодые люди. Я несчастный человек», — батюшка небрежно откусил кусочек бутерброда и опять наполнил стакан.

«Вы гостеприимные молодые люди. Это так редко в наши дни, когда каждый за себя и такое растление нравов. Я несчастный человек, — повторил он и осушил половину второго стакана. — Я разрываюсь между своим служением и сребролюбием, которое мне навязывает жизнь и мои родственники. Да что валить на родных, я сам корыстен. Правильно, в Евангелии сказано: нельзя служить Богу и мамоне».

«А что значит это последнее слово?», — спросил Данила.

«Мамона означает богатство. В языческих верованиях это был бог обогащения. Христос людей, которые сердцем преданы страстью корыстолюбия, называет служителями мамоны. Это правильно».

Соня увидела, что батюшка уже совсем забыл, что хочет расспросить у них про корабль, а настроился изливать душу. С одной стороны, отец Олег производил какое-то жалкое впечатление в истрепанной священнической одежде со всклокоченной бородой и ссадиной на испачканном лице. Облачение служителя Церкви предполагает достоинство, величие, а здесь оно сочеталась с пьяной слезливостью.

С другой стороны, в нем чувствовалась, несмотря ни на что, убежденность, что-то особенное за душой, поэтому Соню, как всякую женщину, заинтересовал оригинальный человек. Ей захотелось отвлечься от своих проблем, и не было никакого желания говорить про проклятый парусник.

«Расскажите о себе», — сказала София.

«Да? Вам правда интересно?» — ответил батюшка и с виноватым видом потянулся к бутылке.

Соня мягко остановила его: «Подождите, вы опьянеете. Давайте лучше поговорим. Как вас зовут?»