удовольствием, и совсем скоро я стал поистине универсальным журналистом, для которого не бывает вообще каких-либо неподъёмных тем. Тогда эту предоставленную мне свободу в творческом и организационном плане я воспринимал как само собой разумеющимся делом, думая, что именно так и должно было быть всегда и везде. И только когда я сам стал редактором газеты, я не один раз с искренней благодарностью вспоминал своего первого в жизни редактора Владимира Андреевича Нахабо, который на самой заре моей журналистской работы сознательно или как-то интуитивно предоставил такую почти безграничную свободу действий, позволившую мне наиболее широко раздвинуть горизонты своей новой профессии. Точно так же я потом мысленно не раз благодарил и моего хорошего друга Мирона Бунина, сумевшего, кроме всех прочих таинств работы ответственного секретаря, посвятить и во все секреты главного его рабочего инструмента под именем строкомер. Такого слова вы не найдёте даже в классических толковых словарях русского языка Даля и Ожегова, его совсем уже не знают все современные журналисты. Но без этой линейки с таким названием, изготовленной из нержавеющей стали и с обеих сторон испещрённой непонятными для непосвящённого делениями и их наименованиями вроде «нонпарель», «петит», «корпус», «цицеро», в докомпьютерную бытность было практически невозможно макетирование страниц любых газет и книг земной цивилизации вплоть до XXI века. Кстати, неведомо современным журналистам и прикладное применение этого поистине уникального инструмента: при необходимости этой линейкой можно было хлопнуть по рукам или прямо по лбу слишком любопытного приятеля, мешающего ответ-секретарю в мыслительном процессе над макетом газеты, пришлёпнуть назойливую муху, залетевшую в распахнутое летом окно, а то и вскрыть любую консервную банку и нарезать хлеб, колбасу, сало, если вдруг кто-то из хороших друзей, коллег поставит на секретарский стол бутылку с выпивкой по какому-то уважительному случаю, или просто без него. Мне же лично освоение этой удивительной линейки с помощью моего друга Мирона Бунина позволило всегда свободно и легко входить в редакторскую деятельность в любом новом газетном коллективе. А таких перемещений в моей более чем сорокалетней журналистской работе было потом очень даже не мало.

Мирон оставил нашу газету в начале лета. Жалко, конечно же, было расставаться с таким интересным человеком. Тем более что больше нам не пришлось никогда встретиться. Но был и один весьма значительный плюс по случаю отъезда моего друга. Мне отдали его квартиру на втором этаже дома по улице Калининской, фундамент которого когда-то пришлось закладывать мне. И мы с Иринкой и маленьким Андрюшкой сразу же с превеликим удовольствием переселились в эту двухкомнатную квартирку с центральным отоплением, но без воды и без действующей канализацией (тогда её в городе ещё нигде не было). На кухонке стояла двухконфорная печурка с духовкой, дрова для печи хранились в сараюшке во дворе, воду носили по-прежнему из ближайшего колодца, а из бездействующей ванной комнатки я сделал свою фотолабораторию. Ей Богу, для нас это был первый прогресс в бытовом благоустройстве: бесперебойно действовала отопительная система, а одно это уже было здорово.

Вырос я и в должности: меня назначили заведующим отделом промышленности, а Люба Казанцева села за стол ответственного секретаря. Совсем скоро после этих событий у меня появился собственный прямой подчинённый литработник. Это был Миша Лутченко. На три года моложе меня, он тоже обзавёлся уже семьёй совсем недавно. А до этого, сразу по окончании десятого класса, в Находкинской мореходной школе освоил профессию судового радиста и затем несколько лет подряд на транспортах Дальневосточного пароходства бороздил моря и океаны. Очень общительный и начитанный, замечательный рассказчик, анекдоты из него сыпались как из своеобразного рога изобилия, причём никогда они не повторялись, и было просто непонятно, откуда только они у него брались. С этим компанейским парнем мы как-то сразу сдружились, и эти товарищеские отношения у нас сохранились на всю нашу жизнь. Писал он тоже хорошо, грамотно и довольно образно, очень хорошо знал русскую и зарубежную классическую литературу. Поэтому, видимо, точно, как и я сам, довольно быстро вписался в творческую жизнь нашей газеты. В Лесозаводске жил и его старший брат, который его постоянно опекал. Он работал главным бухгалтером Лесозаводского совхоза имени Дзержинского, был там на очень хорошем счету, а когда образовались в стране совнархозы, он был переведён на работу в Приморский сельский совнархоз, переехал во Владивосток, но и оттуда не прекращал опекать своего младшего брата. С ним у меня было чисто шапочное знакомство, а вот с Михаилом у нас жизненные тропы часто пересекались, пока где-то уже в 80-х годах, когда он работал в Лучегорске в газете «Победа» в должности заведующего отделом промышленности, не был назначен редактором газеты «Авангард» Кавалеровского района. Там и закончилась его трудовая биография, и след его для меня затерялся. О том, что он умер у себя на родине, на станции Ружино где-то в начале нулевых годов XXI века я узнал только через несколько лет после его кончины, когда его сын Николай в Интернете нашёл моего сына Андрея, живущего в Москве, а тот уже передал эту печальную весть мне…

Ну а моя работа в редакции газеты «Знамя труда» совершенно неожиданно закончилась осенью 1965 года. Однажды редактор Владимир Михайлович Нахабо пригласил меня в кабинет и самым будничным голосом объявил, что я должен немедленно ехать во Владивосток в сектор печати Приморского крайкома партии. На мой вопрос – зачем, он так же спокойно только пожал плечами и сказал как-то уклончиво:

– Командировочное удостоверение и деньги возьми у Марины…

И пожал мне руку на прощанье, а я поплёлся к нашему бухгалтеру, тщетно пытаясь понять причину такого срочного вызова.

Утром следующего дня я вошёл в двери крайкома, который находился тогда напротив сквера с памятником Сергею Лазо, на углу улиц Ленинская и 1-го Мая, предъявил охраннику, одетому по гражданке, вместо пропуска свой партбилет и поднялся на второй или третий этаж, не помню уже какой. В кабинетике сектора печати меня встретил инструктор Иван Григорьевич Тарасов, в будущем ставший мне хорошим другом, и проводил к заведующему сектором печати Муромцеву Сергею Петровичу, всё также ничего не объясняя. И только там я узнал, что, вместо ожидаемой взбучки за непонятные грехи, мне вполне галантно предлагают новую работу.

Разговор, в общем-то, был недолгим: видимо, Сергей Петрович уже многое знал обо мне, и не только со слов моего редактора. Он предложил мне поехать в отдаленный, приравненный к северным и, значит, с соответствующими северными надбавками, Ольгинский район, чтобы поработать там заместителем редактора в местной газете. Я уже немного знал, какое это захолустье: ещё в юности пришлось побывать там пару раз. И подумал, что единственной привлекательной чертой этой