к избранной профессии. В 1956 году учился на курсах машинистов в Вяземском и вот уже несколько лет стоит у пульта управления локомотивом – стального сухопутного корабля. С благодарностью вспоминает о Цесарском, с которым работал три года. Многое перенял от него Владимир, может быть, под его влиянием и выбрал окончательно свою дорогу жизни.

– Сейчас и не думаю уходить. Жена, двое ребятишек-сорванцов… Но главное не в этом – привык…

Владимир рассказывает о тяжеловесах, которые они водят летом. Сейчас нельзя – инструкция запрещает больше 2500 тонн брать. Кончится зима, пойдут тяжеловесы снова…

В уютной тёплой комнате ждут бригаду чистые постели. Ложатся отдыхать Коля Фукин, Володя Гавриленко, ещё утром мечтавший сходить на концерт артистов Рязанской филармонии. Ложится и машинист Владимир Ковтун – надо набраться сил перед новой поездкой. Но не сразу засыпают ребята: под весёлый смех товарищей рассказывает, как отучил он одного любителя лёгкой наживы, установив электрозвонки в своей и соседних квартирах. А потом – тишина…

Через час будит дежурный:

– Вызывают на семнадцать десять!

Здесь живут по московскому времени…

Сборы недолги. Снова ужин, и в путь…

…Грудью разрывает морозную тьму локомотив. Не спускает руки с рычажка "песочницы" машинист, давно забыл о неувиденном концерте Володя, яростно дробит смёрзшийся уголь Николай. День кончился, но у дороги свой график. Свой график жизни и у железнодорожников. Гаснут огни в окнах, засыпают жёны, не дождавшись мужей, давно уже спит девчонка, не встретив в клубе своего друга. Они в поездке.

Они вернутся утром…

В. ХОЛЕНКО, наш спец. корр.»

* * *

Практически до самой весны мы жили и работали в угнетённом состоянии, если можно так выразиться. Нас многие открыто предупреждали, что против редакции Кировский райком партии, по инициативе его первого секретаря Агапова, единственного в Приморье партийного функционера районного масштаба, а, может быть, и на всём Дальнем Востоке, Героя Социалистического Труда, заведел карательное дело. Нам многие искренне и открыто сочувствовали, в том числе и несколько рядовых аппаратчиков райкома, но официальных сигналов на этот счёт из райкома по-прежнему не поступало. Одним словом, разбирательство шло абсолютно тайно, истинно подпольно. А мы всё так же по графику выпускали газету, критиковали тех, кто этого заслуживал, подкрепляя позицию газеты конкретными фактами, пропагандировали опыт людей, добивающихся высоких результатов в труде и общественной работе. То есть делали то, что должны были делать, будто бы не замечая, как за нашей спиной ответственные партийные товарищи готовят для нас нехорошую бяку. И, скажу честно, не знаю, у кого и как, но лично у меня было очень муторно на душе от всего этого.

Наивысшей точки эта нервная катавасия достигла в апреле, когда меня и редактора уже официально, за неделю до назначенного срока, через секретаря нашей первичной партийной организации Худолея пригласили на «лобное» место, то бишь заседание бюро Кировского райкома партии. И это мучительно долгожданное известие, так уж случилось, совпало с другим и для меня оказавшимся очень важным, поскольку оно побудило меня к немедленным наступательным действиям. Его принесла в редакцию и лично для меня экономист Иннокентьевского совхоза, и она же – секретарь совхозной партийной организации (к сожалению, забылась её фамилия). Она мне поведала о самых свежих фактах откровенного самодурства забуревшего донельзя руководителя совхоза по отношению к рядовым работникам этого хозяйства. Причём особенно к тем, с кем я встречался во время моей ноябрьской командировки в село и кто, по его мнению, мог быть моим информатором о всех негативных фактах его директорской деятельности. Не помню уже о всех подробностях её рассказа, но один факт и до сих пор чётко остался в памяти: он в грубых словах и при людях отказался помочь одной из работниц совхоза в выделении автотранспорта, чтобы та могла отвезти в городскую больницу опасно заболевшую дочь, а сам тут же сел в свой директорский «ГАЗ-49» и поехал в тот же город, чтобы встретить на железнодорожной станции собственную дочь. Этот факт меня очень уж тогда здорово задел, поскольку я по себе давно знал, как трудно добираться было в это таёжное село при нестабильном автобусном движении, а личного автотранспорта тогда у сельчан вообще, можно с уверенностью сказать, не было. Видимо, именно по этой самой причине мне этот факт и запал в душу.

Как бы там ни было, но слёзный, в полном смысле этого слова, рассказ секретаря совхозной парторганизации и побудил меня тогда к немедленным действиям. Никому не говоря ни слова, я тут же написал большое письмо собкору газеты «Правда», в ту пору органа ЦК КПСС, Виктору Кожемяко, работавшему и жившему во Владивостоке. За год до этих событий он приезжал в Лесозаводск, приходил и к нам в редакцию, познакомился с нами. Это был очень хороший партийный журналист, работавший на нашем Дальнем Востоке, его публикации всегда были очень актуальны и добротно сделаны, и его авторитет был поистине непререкаемым. Письмо я написал вечером дома, утром отправил и стал ждать со смутной надеждой на лучший исход в нашем гиблом совсем уже деле.

Однако прошла и эта последняя неделя, никакой реакции на моё письмо не последовало. Вот мы уже едем с редактором в Кировку, в ожидании высочайшего наказания, долго сидим в приёмной райкома партии, переполненной людьми, которых одного за другим вызывают «на коврик» на смену выходящим из дверей кабинета первого секретаря, будто из парной (потому и называли в народе райкомовскую приёмную не иначе как предбанником). Вот уже и один из инструкторов, готовивших наше «дело» на заседание бюро, с поистине иезуитским сочувствием лично поведал нам, что никакого снисхождения нам ждать не следует: мол, «первый» настроен крайне решительно. И вечер уже близок, а мы сидим с утра и без обеда в этой душной приёмной, измученные ожиданием плахи с топором. Мы остались уже только вдвоём с редактором в приёмной – Худолей куда-то и как-то незаметно уже исчез. Из кабинета, где ещё шло заседание бюро, вышел заведующий организационным отделом райкома Томиленко и что-то тихо шепнул редактору. Владимир Андреевич Нахабо тут же подошёл ко мне и сказал как-то уж очень обыденно, если не сказать устало:

– Пойдём, перекусим хоть…

Перехватив мой недоумённый взгляд, усмехнулся:

– Пошли-пошли, сняли наш вопрос…

В полной апатии, даже нисколько не обрадовавшись его словам, я вяло поплёлся за ним из райкома.

Вместе с водителем редакционной машины и ждавшим в ней нас редактором Мироном Буниным, приехавшим с нами в качестве поддержки, что ли, мы зашли в местную чайную и заказали обед. Там редактор и сказал, почему был снят наш