– Ты где была? – взревел он, кинувшись ко мне, и схватил меня в железные тиски своих могучих рук.

Но я почему-то совершенно не испугалась.

– В лесу гуляла, – я сама невозмутимость. – А у тебя разве остались ко мне вопросы?

– Все вопросы потом, а сейчас ты поедешь со мной и ни минуты больше не останешься с этими дикарями.

– А у меня, как обычно, спрашивать не надо? – возмущаюсь, скорее, из вредности. Конечно, поеду.

Демон сощурил свои жуткие глаза и коротко отрезал:

– Нет.

Бабка рыдает в голос и, подозреваю, вовсе не по мне. Только сейчас я заметила полковника, сидящего в сторонке и хмуро взирающего на нас сквозь фонари подбитых глаз. Да и весь его внешний облик теперь изрядно подпорчен. А ведь в этой семье он меньше всех заслуживает расправы… А поплатился, вероятно, потому что больше мутузить было некого. Не бабку же – глисту в обмороке. Я повернулась к Демону и, указав на пострадавшего полковника, тихо произнесла:

– Я хочу сказать, что Леонид Петрович был единственным, кто предупреждал об опасности заранее и потом не выгораживал насильников. Он просто не стал за меня бороться, потому что я ему чужая.

Полковник, поняв, что я говорю о нём, встрепенулся и сгруппировался. Вероятно, приготовился к второму раунду, но Хорёк поспешил перевести ему мои слова, и тот заметно обмяк.

– А мне всё равно, кто и в какой степени виновен. Пусть отдувается за свою старую клячу, – прорычал Демон, а бабка заголосила ещё громче. Наверное, на «старую клячу» обиделась.

Я почувствовала себя очень неуютно в этом доме, и уже попыталась выйти во двор, но Демон схватил меня за руку и безапелляционно заявил:

– Бери свои документы и быстро в машину.

– Но мне надо собрать вещи, – неуверенно бормочу и в то же время чувствую облегчение от того, что покину внезапно опостылевший дом.

– Тебе не понадобятся никакие вещи из этого дома, у тебя всё будет новое.

– Но это мои личные вещи и память о маме, – настаиваю я и Демон кивает.

– У тебя пять минут.

Действительно дорогих мне вещей оказалось совсем немного, и все они связаны с мамой. Но главную ценность представляет её дневник. Благодаря ему я смогла лучше понять маму, заглянуть ей в душу, прочесть её боль. Но сама я никогда не стану заводить дневники. Я бы назвала это несусветной глупостью, если бы речь не шла о моей маме. Я твёрдо уверена, что дневники пишут лишь для того, чтобы их однажды прочитали. Для кого писала моя мама? Вряд ли для меня, ведь она так старательно скрывала от меня свою боль и то, как жестоко обошлась с ней её семья. Думаю, что она написала отцу в надежде, что когда-нибудь он узнает, через что ей пришлось пройти и как сильно кровоточили осколки её разбитого сердца. Но он уже никогда этого не узнает… Как и того, что очень недолго билось её израненное сердце, и как сильно оно любило до последнего маминого вздоха.

2018 год, Женя

«Трахни меня, Женечка…»

Распахиваю глаза и прислушиваюсь к ночной тишине. Этот голос, сука, не даёт расслабиться даже во сне. Ощущаю боль в паху – эрекция каменная. Ну, и где ты, чёртова ведьма? Вот он я, откликнулся на твой призыв. Снова закрываю глаза и погружаюсь в навязчивое видение – приоткрытый рот, истерзанные губы шепчут: «Трахни меня, Женечка». Моя рука отзывается на жаркий шёпот, она знает, что делать.

«Кончай со мной». И мы вместе приходим к финалу. Вместе с моей, бл@дь, рукой.

Тупо пялюсь в тёмный потолок. Рука прилипла к животу, а в голове ни одной здравой мысли. Тошно от самого себя – онанист херов.

* * *

Звонок мобильника вытягивает меня из беспокойного сна. Нет сил даже пошевелиться. Какая же сука так упорно звонит? И где мобила? Делаю над собой усилие, чтобы встать с кровати, но телефон внезапно затыкается. Часы на стене равнодушно показывают, что я снова проспал! Язык генерирует нецензурный комментарий, но мозг тут же услужливо подкидывает полезную информацию, и я с облегчением прикрываю глаза. Сегодня же суббота! Это радует, и настраивает на сон, но телефон снова наполняет спальню пронзительными звуками. Убью!

Мобильник нахожу в кармане джинсов. Геныч-сука! В столь ранний час позвонить мой друг способен только в двух случаях – либо что-то случилось, либо… что-то произошло. Принимаю вызов, и бодрый бас взрывает мои барабанные перепонки:

– Доброе утро, страна!

– Геныч, ты ох*ел? Пожалуйста, скажи мне, что ты подыхаешь в канаве и я сейчас твоя последняя надежда на спасение, иначе я сам тебя убью, – выплёвываю своё раздражение, тем не менее, с удовлетворением осознаваю, что мой друг живее всех живых.

– Ты чего, братух, недоспал?

– Так ты, сука, живой?

– Ну-у… это как сказать. А ты хотел, чтоб я сдох? – градус настроения Геныча заметно понижается. – Жек, я ведь могу и расстроиться.

– Геныч, ты перед тем, как звонить, на часы смотрел?

– А ты что, на плантацию не едешь? – удивился мой друг-идиот.

– Сегодня суббота, – говорю почти спокойно, но желание постучать в бубен Геныча никуда не делось.

– Ух, Жек, прости, я забыл. Вот я дебил! Ну ты чего, спать, что ли, будешь?

– А у тебя есть рационализаторское предложение?

– Ага, – хохотнул Геныч, – хотел к тебе завалить. Пустишь, или мне потом прибегать – через год?

Из дома, что ли, выгнали? Медленно тяну за чёрный лоскуток, торчащий из кармана джинсов, и ночные видения навязчиво ввинчиваются в мою тяжёлую голову. Смотрю на Дианин лифчик в своей руке и вместо того, чтобы порвать и выбросить дьявольскую тряпку, снова прижимаю его к своему лицу и вдыхаю аромат. Эта чёртова сука не пожелала замести следы и оставила мне свой запах.

– Ага, значит, не пустишь, – нарушил Геныч затянувшуюся паузу.

– Сигареты купи, – рявкаю в ответ, зашвырнув чёртов лифчик в дальний угол.

– Кому это? Ты что, не один? – удивляется друг.

– Пока один.

– Ладно, понял.

* * *

Геныч ввалился, как Дед Мороз – с мешком подарков, и стал резво выкладывать на кухонный стол свои дары – пиво, креветки и ещё гору разных продуктов.

– А перепелиные яйца зачем? – удивляюсь я, когда на столе вырастает пирамида из контейнеров, по два десятка в каждом.

– Ща яичницу замутим, – довольный собой, Геныч потирает руки.

– Ты что, супермаркет бомбанул? – задаю резонный вопрос, зная, что в этом месяце друг на мели.

– Не, я с батей помирился, – и Геныч жестом фокусника выдернул из кармана увесистый пресс новеньких, хрустящих купюр.

– А почему налом?

– Так мне же карты заблокировали. Обложили, волки позорные, а я как теперь должен эти штрафы оплачивать? В кассе, с бабуськами?