«Отношения в смысле интеракций, языка разговора, невербальной коммуникации представляют собой тот орган человека, который особым образом обследуется в психосоматике» [140]. Это цитата из одного очень авторитетного учебника, в ней метко схвачена необычность той врачебной работы, которую мы проделываем со своими пациентами, – если сравнивать с тем, как обычно работает медицинская система.

Мы рассматриваем тело и психику, но на значимые конфликты, структурные особенности, дефекты и травмы, расшатывающие здоровье пациента, выводят нас главным образом отношения, в частности – отношение пациента ко мне как к лечащему врачу.

В диагностике главное – поставить верный диагноз. Но на практике естественным образом возникает вопрос, может ли и хочет ли пациент работать со мной в рамках индивидуальных сессий или в групповой терапии. Для этого я должен уяснить для себя, могу ли помочь конкретно этому пациенту моими средствами (или знаю ли я ту форму терапии, которая справится с его проблемой). При этом я должен обладать умением ладить в том числе и с пациентами, привносящими в наши отношения деструктивные элементы, обусловленные их болезнью. Я должен уметь снова и снова выстраивать мосты ради улучшения наших отношений.

FALSE MEMORY – ЛОЖНАЯ ПАМЯТЬ

Наши воспоминания со временем искажаются, причем сейчас уже точно известно, что происходит это легче, чем нам кажется.

В этом смысле работа с воспоминаниями из жизни вообще не особенно рациональна, поскольку выяснить, как все было на самом деле, практически невозможно.

Так или иначе, воспоминания в психотерапии решающего значения не имеют. Разумеется, воспоминание – это конструкт в психике пациента. Но я не криминалист, я не должен расследовать, что на самом деле произошло. Историю жизни пациента я, строго говоря, использую только как средство для достижения цели. Я хочу вместе с человеком понять, как он воспринимает мир сегодня. Мы с ним, если так можно выразиться, рисуем карту местности, отслеживая, какими сознательными или бессознательными энграммами[51] он обрабатывает информацию и какое значение приписывает пережитым событиям. Мы фокусируемся на изменении текущего и будущего состояния. Было бы наивно полагать, будто, вспоминая, мы можем один к одному воссоздавать реальность. Напротив: воспоминания – это сложные конструкции из психических инстанций и сиюминутной мотивации.

По-хорошему, пациент должен насторожиться, когда в разговоре о воспоминаниях появляется ограничивающая его конкретика и терапевт напрямую связывает очевидно всплывшее в памяти событие с актуальной проблемой.

Так же как это бывает в снах, следы памяти заведомо перемешаны с актуальными переживаниями, смещениями в деталях и во времени и с неверной оценкой того, что мы думаем о своем прошлом.

Ни в диагностике, ни в самой психотерапии речи не может быть о том, чтобы придавать решающее значение одним только фантазиям, равно как и о том, чтобы огульно списывать со счета нечаянные озарения и возникающие в сознании картины только потому, что они недоказуемы. Путь к познанию и пониманию собственной жизни проходит где-то посередине.

Особенно важно обеспечить пациенту поддержку в повседневной жизни, когда он начинает терапию (в любом ее виде). Ключ к этому – создание приятного социального окружения, обеспечение возможности успокаиваться в безопасном месте: пациент должен научиться просить свое окружение о помощи, заботиться о себе и последовательно избегать ущерба своему здоровью.

Психосоматическая диагностика требует терпения и, прежде всего, готовности захотеть и позволить себе понять себя. Если и дальше будем видеть в симптомах только помеху, только нечто, что нас беспокоит и должно как можно скорее исчезнуть, мы будем крутиться как белки в колесе и из ловушки не выберемся. А ловушка состоит в том, чтобы рассматривать тело как мешок для психики, в котором ей не развернуться.

Из круговорота симптомов, тревоги и нетерпения мы должны выбираться к пониманию своих эмоций, своей истории и кризиса, в который попали…

Необходимость дальнейшего развития – это вызов, который долгое время мог оставаться непознанным.

«Нет, только не в больницу!» Как же часто я слышу подобное, когда при первой встрече с пациентом оговариваю возможность его лечения или восстановления в клинике психосоматики. Хорошо понимаю эту реакцию.

Больницы вызывают много опасений: это и страхи разлуки с близкими, утраты контроля, потери органа, и боязнь столкнуться с чем-то новым и неизвестным. Все они часто вытекают из активизации ранних детских страхов. А еще люди иногда опасаются, что в психосоматических учреждениях пациентов лечат помимо их воли. Это ведь что-то вроде психушки, а клеймо «психически больной» потом никак не смыть.

На самом деле все не так.

В Германии такое лечение чаще всего проходит в отделениях крупных больниц, причем отделения психосоматики устроены намного комфортнее и уютнее, чем другие, а обращение с пациентами, по моему опыту, более обходительное и уважительное.

Любопытно, как меняется мнение моих пациентов после прохождения психосоматического лечения в больнице – даже не только мнение, но и самосознание. Пребывая в стационаре и общаясь с другими пациентами и с медицинским персоналом, люди обычно испытывают чувство защищенности, а оно сильно снижает уровень страхов.

Я сам в годы работы врачом-ординатором больничного отделения психосоматики наблюдал, как поступавшие туда пациенты, ожесточенные и закоснелые в своих страхах, были даже не в состоянии адекватно рассказать об испытываемых симптомах и выразить словами всю тяжесть своего страдания. Впоследствии они обычно открывали для себя различные методы арт-терапии: гончарное искусство, рисование или танцы, – и наконец-то обретали способность чувствовать связь с самим собой. Что-то внутри них приходило в движение.