Это возражение я слышал много раз.

— А вам не приходит в голову, что у великого писателя может быть на совести страшный грех и что все им написанное служит одной цели — скрыть это?

Писатель сказал:

— В ваших словах больше правды, чем вы сами себе представляете.

Я добавил:

— У Руссо было такое чувство вины по поводу своих преступлений, что для облегчения совести он приписал себе множество мелких проступков. Например, у него никогда не было детей, и вся эта чушь, будто он отсылал их в приюты, — сплошная выдумка. Как и история об украденной ленточке. Можно подумать, что ничего хуже он не совершал.

— Надо полагать, эту теорию придумал ваш предок? Этот писатель неплохо соображал.

— Да, — ответил я, — и она подтверждена его счетной машиной.

И я рассказал ему, как мой прапрадед без конца усовершенствовал счетные сети, состоящие из нанизанных на нити клочков бумаги, считая, что рано или поздно создаст такую, которая будет способна вывести любое логическое умозаключение.

— Дело в том, — сказал я, — что я немного на него похож. Только он увлекался логическими машинами, а я — телефоном. У нас, видно, в крови интерес к технике.

Остальное тебе известно. Мой предок доказал, что Ферран погиб от руки Руссо, и, когда ему не удалось убедить в этом власти, он стал обвинять его в пивных и тавернах. В конце концов он собрал толпу, которая закидала Руссо камнями и заставила бежать из Невшателя. И, по моему мнению, вполне заслуженно.

— Но мой прапрадед этим не ограничился. Он следовал за Руссо, куда бы тот ни поехал, сначала в Англию, потом назад во Францию, принимая различные обличья, основанные на розьеристской теории физиогномики. Однажды он даже попытался переехать его телегой, но вместо этого переехал собаку. В конце концов Руссо удалось уйти от земного суда, но мой предок сделал все, чтобы ему было так же плохо в этой жизни, как впоследствии будет в загробной. И он в этом преуспел, доведя Руссо до помешательства.

— А как звали вашего предка?

— Странным образом, этого никто не знал, даже его жена, которая была моложе его на сорок лет и которая родила старому черту сына — моего будущего прадеда. Даже в его собственной семье все звали его просто Минар, и он к тому же до конца своих дней утверждал, что это — не его настоящее имя. Иногда по ночам он принимался рыдать, оплакивая бедную Жаклин и своего друга Феррана.

Ну и публика же эти писатели! Этот упорно пытался опровергнуть мою историю.

— Откуда у Минара были средства много лет подряд вести бродячее и скрытое существование — неужели на это хватило денег, которые он заработал у Бертье?

— Тут ему помогла вычитанная в «Энциклопедии» Розье теория фальшивых денег, — объяснил я. — Сам прапрадед этим не занимался, но он продал нескольким предприимчивым гражданам Невшателя рецепт изготовления монет из стекла, покрытого тонким слоем металла, за что те платили ему немалую комиссию. Но в конце концов фальшивомонетчиков разоблачили, нескольких стеклодувов повесили, и тогда мой предок взялся за воплощение рекомендованной в «Энциклопедии» Розье теории четырехгранной негоции.

Ты знаешь, в чем она заключается. Но писателя не очень заинтересовали мои объяснения. Так или иначе, я убедил его, что благодаря «Энциклопедии» Розье у моего предка было припасено много всяких штучек. Правда, он не разбогател, но голодать ему тоже не приходилось, хотя аппетит у него был отменный и всем блюдам он предпочитал жареную утку. Впрочем, эти его вкусы я не унаследовал и готов довольствоваться консоме или рыбой по-провансальски с большим куском хлеба.

— Все это очень интересно, — сказал писатель, — но не забывайте, что семейные легенды с течением времени часто подвергаются искажениям и преувеличениям. Да вы хотя бы уверены, что действительно являетесь потомком Минара, о котором вы мне рассказали столь невероятную историю?

— Мне понятно, почему вам трудно в нее поверить, — сказал я. — Но взгляните на это.

И я вынул из кармана монету и дал писателю. Тот на несколько секунд отпустил простыню, за которую цеплялся в течение всего нашего разговора, и стал рассматривать монету.

— Видимо, она очень старая, — со знанием дела сказал он. — И царапины на золотой поверхности почему-то черного цвета. Такие царапины должны были бы отражать, а не поглощать свет.

— Присмотритесь внимательнее. Под царапинами виднеется зеленое бутылочное стекло. Это — одна из тех фальшивых монет, о которых я вам говорил. У нас в семье ее бережно хранили все эти годы как реликвию и залог удачи. Надеюсь, вам это понятно.

Писатель вернул мне монету и сказал:

— Не позволяйте себе стать заложником наследства. Моя квартира набита вещами, хотя я отдал большинство мебели, доставшейся мне по наследству от матушки. Вон ее портрет. — Он указал на висевший на стене портрет. — Что вы о ней думаете?

Я сказал, что она была красивой женщиной, упокой Господи ее душу. Ты только подумай: я выдаю ему кучу идей для его романа, а он толкует о своей покойной матери!

— Вам не кажется, что о приключениях моего прапрадеда можно было бы написать увлекательную книгу?

Писатель кивнул, но не выразил готовности писать такую книгу.

— Я разрешаю вам использовать этот сюжет, хотя вы будете не первым, кто это сделал, — с гордостью сказал я. — Говорят, что история двух переписчиков была хорошо известна, и несколько писак пробовали ее пересказать. Один из них был даже знаменит, и вы наверняка о нем слышали. Но по имени я его называть не буду. Это было лет сорок — пятьдесят назад. Он писал роман, но его не удовлетворяло написанное, и он без конца его переделывал. Те, кому он прочитал роман в первый раз, посоветовали ему бросить рукопись в камин. Так, наверное, и надо было сделать, но вместо этого он стал писать другие книги, не забрасывая, однако, и первый свой роман. Наконец друг сказал ему: «Приведи его хоть в какой-нибудь порядок и опубликуй. А потом, ради всего святого, возьмись за другую работу — а то ты всю жизнь потратил бог знает на что. Ты, правда, достиг некоторой известности — в основном за счет связанного с этой книгой скандала, но сейчас ты растолстел и устал, и жить тебе осталось недолго». Видите, это был хороший друг, который умел, когда нужно, говорить правду в глаза. «Так вот, Гюстав, — сказал он, — почему бы тебе не написать об этих двух переписчиках, которые уехали из Парижа в деревню?..» Писатель последовал его совету, но, конечно, все переврал. Впрочем, писатели, говорят, всегда так делают: берут жизненную историю, а потом коверкают ее до неузнаваемости.

Мой больной клиент сказал:

— Если вы ищете человека, который прославил бы вашего предка, то я для этого слишком слаб и недостаточно талантлив. Впрочем, я знаю многообещающего молодого поэта по имени Кокто, он обожает всякие тайны и может заинтересоваться розьеризмом.

— Да не беспокойтесь, его уже описал Жан-Жак и этот позднейший плагиатор. Вряд ли вам или кому-нибудь из ваших друзей удастся их превзойти. Но я желаю вам успешно дописать книгу и убежден, что вам удастся ее опубликовать — если вы хорошенько постараетесь. Только вот какому издателю вы собираетесь ее послать?