А Ховард был в бешенстве и жаждал мщения. Через несколько недель после увольнения он пришел в консульство СССР на улице Фелпс-плейс в вашингтонском районе Калорама и оставил у дежурного записку за подписью “Алекс”. В ней он упомянул, что готовился к отправке в московскую резидентуру и что у него есть информация, которую он хочет продать за 60 тысяч долларов. К записке прилагалась копия его пропуска из ЦРУ. Ховард оставил инструкции насчет следующей встречи, в Капитолии, и случайным образом выбранный цифровой код. Он сказал Мэри, что безопаснее было оставить записку в консульстве, чем в посольстве на 16-й улице, где у ФБР установлены камеры наблюдения{322}.

Ховард назначил встречу с советскими представителями в туалете на верхнем этаже Капитолия на 20 октября 1983 года. Во время учебы в ЦРУ он узнал, что ФБР запрещен вход в Капитолий, а значит, его не могли бы там заметить. Кроме того, в Капитолии было полно туристов. Ховард несколько часов просидел в парке напротив советского консульства, обдумывая дальнейшие действия, но в конце концов решил не ходить на встречу в Капитолий. Вернувшись домой, он сказал Мэри, что просто не смог этого сделать{323}. Виктор Черкашин, второй по старшинству офицер КГБ в Вашингтоне в то время, рассказывал, что в КГБ получили письмо Ховарда, но тоже решили не ходить в Капитолий, опасаясь, что это ловушка федералов{324}.

После этого Ховард начал делать странные звонки в Москву. Поздно вечером, часто уже сильно пьяный, он набирал телефонный номер, который узнал в ЦРУ, — специальный канал связи с московским посольством, по которому дипломаты могли звонить в США и принимать звонки оттуда в обход ненадежных советских телефонных сетей. Этот канал связи не был защищен, его, скорее всего, прослушивали в КГБ, и он использовался для личных разговоров и официальных звонков по мелким рабочим вопросам. Однажды вечером, когда в Москве уже начиналось утро следующего дня, Ховард позвонил в посольство. К телефону подошел охранник, морской пехотинец. Ховард скороговоркой зачитал записанную на листке серию цифр и повесил трубку{325}. В другой раз он представился и попросил передать шефу московской резидентуры сообщение, что он “не прибудет на медосмотр”. В этом не было никакого смысла, поскольку резидент и так уже знал, что Ховард не приедет. Шеф доложил о звонке в главное управление, те вызвали Ховарда и отчитали его.

На самом деле Ховард пытался с помощью этих звонков привлечь внимание КГБ. “Мой звонок в резидентуру ЦРУ насчет медосмотра, по сути, сообщал Советам, что мне предстояло выполнять роль глубоко законспирированного сотрудника ЦРУ”, — писал потом Ховард, пояснив, что “сделал тот звонок намеренно и потому что был сердит”{326}. В другой раз Ховард позвонил в Москву и попросил к телефону русскую сотрудницу Раю, высокую блондинку, которая занималась оформлением виз для дипломатов, их жильем и наймом советских сотрудников. Она рассказала о звонке руководству посольства и, без сомнения, КГБ. “Ему важно было дать о себе знать”, — пояснил сотрудник ЦРУ, который изучал запись. Ховард “в тактическом отношении был весьма изобретателен”.

Осенью 1983 года Ховард написал открытое письмо в советское консульство в Сан-Франциско. Казалось, это было банальное письмо от американского гражданина, выражавшего озабоченность отношениями США и СССР. Ховард подписался своим именем. Мэри он сказал, что сделал это, чтобы “подразнить” ЦРУ и ФБР; они увидят это письмо и будут недовольны его прямым контактом с советскими властями{327}.

Проблемы Ховарда с алкоголем усугублялись. 26 февраля 1984 года он сцепился с тремя парнями возле бара в Санта-Фе. У Ховарда имелось огнестрельное оружие и лицензия на его покупку и продажу. Под сиденьем джипа он держал револьвер Smith & Wesson 44 калибра. Он вошел в раж и нацелил пистолет на открытое окно их машины. Один из троих оттолкнул оружие, и пуля пробила крышу автомобиля. Ховарда скрутили и отняли пистолет. От стрельбы никто не пострадал, но Ховард был избит и провел ночь за решеткой. Потом он признал себя виновным по трем обвинениям в нападении с применением смертоносного оружия. Ему выписали штраф в 7500 долларов, направили к психиатру и условно осудили с пятилетним испытательным сроком{328}.

Его психическое состояние было явно неустойчивым. В Нью-Мексико он приехал с бодрым намерением начать все сначала и даже, возможно, пойти в политику и баллотироваться на какой-нибудь пост. Но, как вспоминала Мэри, после пьяной драки он расстался с этой надеждой.

Он “начал говорить о том, чтобы сдаться советским властям”{329}.

В мае 1984 года Бертона Гербера, шефа московской резидентуры с 1980 по 1982 год, представителя нового поколения разведчиков, настаивавших на более агрессивных методах шпионажа в СССР, назначили главой отдела ЦРУ по СССР и Восточной Европе. И почти сразу он столкнулся с проблемой Эдварда Ли Ховарда. Гербер не нанимал Ховарда и не увольнял его, но теперь именно ему предстояло решить, что делать с этим человеком. Визит его к Милзу был дурным знаком. Изучив досье Ховарда и поговорив с коллегами, Гербер выяснил, что на разрыве всяческих контактов с Ховардом после его увольнения настаивал штатный психиатр ЦРУ. Гербер заключил, что это было ошибкой. Если Ховард обладал конфиденциальной информацией, не следовало обращаться с ним так резко. И когда Ховард попросил возместить ему половину расходов на психиатра, утверждая, что его проблемы были спровоцированы работой в ЦРУ, Гербер одобрил эти выплаты.

В сентябре 1984 года два сотрудника ЦРУ вылетели в Санта-Фе, чтобы проверить состояние Ховарда. Это были Милз, глава “советского” отдела, и Маллой, психиатр ЦРУ. За завтраком в местном мотеле Ховард казался восстановившимся и возвращающимся к жизни. Он был хорошо одет и вроде бы оптимистически настроен. Сотрудники ЦРУ сообщили Ховарду, что ЦРУ оплатит его консультации с психиатром.

Во время разговора Ховард сделал пугающее признание. Он сказал, что сидел в парке у советского консульства и размышлял о том, что будет, если он зайдет туда. И что он подумал, что в КГБ сидят прижимистые люди и ему вряд ли хорошо заплатят, так что в итоге он решил не заходить{330}.