по-немецки или по-русски с иностранным акцентом. Бой под Пулково завершился для нас вечером удачно, но мы не смогли закрепить этот успех путем преследования или укрепления его из-за незначительной численности в нашем распоряжении. К вечеру генерал Краснов отступил в Гатчину. Около восьми часов вечера генерал Краснов и его штаб в сопровождении утомленных войск вошли в ворота Гатчинского дворца.

С военной точки зрения этот маневр был вполне правильным и разумным. Но в напряженной политической атмосфере обстановки это отступление вызвало полную деморализацию в рядах правительственных войск. Это означало начало конца!

Прежде чем описывать эти последние тридцать шесть часов нашей агонии, вернемся к картине, которую представлял наш отряд перед Царскосельским сражением. Это яснее объяснит психологию заключительных событий в Гатчине. К сожалению, все отрицательные стороны положения в Гатчине достигли полного расцвета в Царском. С одной стороны, наша горстка казаков практически терялась в массе местного гарнизона. Повсюду — на аллеях парков, на улицах, у казарменных ворот — шли митинги, и агитаторы старались сбить с толку и обескуражить наших бойцов. Главный аргумент пропаганды состоял в сравнении моей экспедиции с экспедицией Корнилова: «Еще раз, товарищи, как и при царе, и при Корнилове, вас заставляют расстреливать рабочих и крестьян, чтобы вернуть к власти помещиков, буржуазию и генералов».

Простые казаки недолго оставались равнодушными к этой демагогической агитации и стали косо посматривать на командиров. А в то же время все без исключения командиры, от высших штабных офицеров до самого последнего унтер-офицера, забыв свой долг, предавались игре в политику. Местные непримиримые корниловцы, поддерживая приехавших из Петрограда, стали открыто работать среди офицерства, сея смуту, разжигая ненависть к Временному правительству и требуя моей головы. В атмосфере интриги отчетливо угадывались признаки измены.

Мое присутствие в нашем отряде расценивалось членами штаба как вредное для нашего «успеха» и т. д. Меньше всего на свете я хотел мешать нашему успеху, но отказаться от борьбы с большевиками я тоже не мог. Сидеть без дела в Гатчине тоже было не особенно приятно и, более того, бесполезно. Так я представлял ситуацию в Царском Селе в ночь на 30 октября. Я решил немедленно идти навстречу эшелонам, которые должны были подойти с фронта. Я надеялся также своим личным присутствием ускорить их наступление, как я это сделал в случае с казаками у Острова, и вовремя привести Краснову пехотные подкрепления. Насколько я помню, утром 30 октября я отправил Краснову записку, сообщая ему о своем отъезде из Царского Села.

Каково же было мое удивление, когда вскоре передо мной предстала делегация Совета казачьих войск во главе с Савинковым! Мне сообщили от имени всего отряда, что мой отъезд крайне нежелателен, что он может плохо сказаться на рядовых казаках и, следовательно, на ходе боя, и, наконец, так как казаки пришли сюда со мной, я должен разделить с ними их участь. В ответ я разъяснил делегатам цель моей поездки, подчеркнув, что считаю поездку возможной только потому, что вчерашнее поведение Краснова и его штаба убедило меня, что я стал здесь лишним. А если это не так, сказал я, если мой отъезд может помешать успеху боя, то я, конечно, готов остаться,

Переговоры были завершены. Я остался в Гатчине, куда, как я уже указывал, вечером вернулся весь отряд.

В самой Гатчине весть об «отступлении войск Керенского» распространилась с молниеносной быстротой задолго до возвращения казаков, посеяв панику у одних и удвоив энергию и дерзость у других. Вечером, незадолго до возвращения Краснова, ко мне из Петрограда приехала делегация Всероссийского исполнительного комитета Союза железнодорожников с наглым ультиматумом, требуя, чтобы я вступил в мирные переговоры с большевиками, угрожая в противном случае железнодорожной забастовкой, Меня призвали ответить в течение нескольких часов. Последовала бурная сцена. Измена путейцев делала наше положение трагическим, ибо железнодорожная забастовка, никак не влияя на движение большевистских вооруженных сил (уже сосредоточенных в Петрограде с их резервами, развернутыми вдоль Балтийского побережья), отрезала бы нас от всех фронтов и всех прибывающих подкреплений.

Необходимо было как можно быстрее организовать оборону Гатчины от возможных атак со стороны Красного Села и Ораниенбаума. Однако сделать это стало почти невозможно, несмотря на сосредоточение в городе огромного числа офицеров. Все они предпочитали коротать время во дворце, в штабе, обсуждая обстановку, ссорясь и критикуя все и вся. По прибытии генерала Краснова я сообщил ему об ультиматуме Союза железнодорожников. Краснов высказал мнение, что при данных обстоятельствах, возможно, было бы разумно начать переговоры о перемирии, чтобы выиграть время. Это, по его словам, несколько умиротворит казаков, начавших с возрастающим подозрением смотреть на командиров, и даст нам передышку,

Казаки начали терять всякую надежду на прибытие на помощь пехоты. Напрасно старались показать им груды телеграмм о передвижении эшелонов; напрасно мы пытались доказать им, что подкрепление действительно идет и что ждать осталось недолго. Напрасно! Казаки обращали все большее внимание на речи агитаторов, склоняясь относиться к нашим заверениям со все меньшей доверчивостью и выказывая растущее нетерпение и недоверие по отношению к офицерам.

В тот же вечер 30 октября, воспользовавшись приездом группы друзей из Петрограда, я передал им письмо на имя Н.Д.Авксентьева, Председателя Совета Республики, передавая ему, в случае «возможной необходимости» права и обязанности министра-председателя Временного правительства, предполагая также немедленное заполнение вакансий.

Едва я выполнил эту миссию, как мне сообщили, что собрание офицеров в Гатчине настойчиво желает, чтобы я назначил Савинкова начальником обороны города, что они доверяют ему и немедленно приступят к организации обороны. Я согласился и имя Савинкова в ту же ночь было использовано большевиками как новое свидетельство моей «контрреволюционности».

Лишь глубокой ночью я очутился один, с двумя моими молодыми адъютантами, лейтенантом Кованько и лейтенантом Виннером, которые остались мне верны до последнего. Теперь я мог думать о своей судьбе, которая не казалась особенно неопределенной. Один из моих адъютантов только что стал отцом. С большим трудом я уговорил его оставить меня при первой же возможности, которая представилась очень скоро. Другой, девятнадцатилетний Виннер, который поддерживал меня на протяжении всей революции, категорически отказывался поддаваться на всякие назойливости. Мы решили встретить все что нам предстоит вместе. В тот момент мы уже чувствовали, что быстро движемся к неизбежному.

Утром 31 октября я созвал военный совет. Присутствовали генерал Краснов; полковник Попов, его начальник штаба; капитан Кузьмин, помощник командующего войсками Петроградского военного округа; Савинков, Станкевич и еще один офицер. Открывая совещание, я кратко изложил политическую обстановку, как она сложилась на основании имеющихся в моем распоряжении сведений, а затем просил начальника штаба