— И все-таки вам не о чем волноваться. Я не сомневаюсь, что все пройдет как нельзя лучше.

— Да услышит вас господь! А как вы думаете, сэр Десмонд пригласит Анельку в качестве свидетельницы?

Это тоже было одной из характерных черт английского суда: обвиняемый мог быть выслушан в качестве свидетеля, что позволяло защитнику задавать ему вопросы напрямую.

Этот дополнительный допрос мог послужить и ко благу, и ко злу — все зависело от обстоятельств… и от сообразительности обвиняемого.

— Надеюсь! — вздохнул Морозини, полагая, что юность и красота Анельки могут благоприятно повлиять на присяжных, вызвать в них чувство жалости, сострадания и понимания.

Вошел судья, и все в зале встали. В пурпурном одеянии, отделанном горностаем, в огромном, напоминающем закрученную шаль парике XVII века, сэр Эдвард Коллинз занял свое место на возвышении. Его выход сопровождало почти благоговейное молчание. Как только он сел на свое место, секретарь суда объявил об открытии процесса под названием:

«Король против леди Фэррэлс» — забавная формула, которую можно было бы счесть за объявление дуэли, если бы не такая пикантная подробность: один из объявленных противников отсутствовал. Следом раздался приказ:

— Введите обвиняемую.

Все головы разом повернулись, публика свесилась с галерей, чтобы лучше видеть. Сердце Альдо невольно сжалось при мысли, что, быть может, через два или три дня судья, облачившись в черный капюшон, как того требует обычай, прочитает смертный приговор…

И вот в сопровождении двух стражниц Анелька появилась из лестничной полутьмы и вышла на свет, льющийся из высоких окон. Шепот пробежал по залу, будто рябь по воде, и сэр Эдвард Коллинз, восседающий на своем троне, поднес к глазам лорнет, чтобы лучше ее рассмотреть. Никогда, даже в торжественный день своей свадьбы, не была юная полька так очаровательна, хрупка и трогательна, как сейчас в своем темпом костюме из плотного сукна, единственным украшением которого были ее блестящие волосы и белоснежная кожа. Тоненькая, стройная, она походила на изящный стебелек, увенчанный золотистым цветком…

— Какая жалость! — прошептала герцогиня. — Ей только-только исполнилось двадцать, и какие испытания легли на ее хрупкие плечи…

Альдо не ответил. Королевский прокурор принялся читать обвинительный акт:

— Анелька-Мария-Ядвига Фэррэлс, вы обвиняетесь в убийстве вашего мужа, сэра Эрика Фэррэлса, совершенном вечером 15 сентября 1922 года. Признаете вы себя виновной или не признаете?

— Я невиновна.

Голос молодой женщины был спокоен, звонок и тверд и как нельзя лучше гармонировал со скромной, исполненной достоинства манерой держаться. Она смотрела прямо в глаза своему обвинителю без вызова, но с той непоколебимой уверенностью, которая, похоже, пришлась ему по нраву, поскольку что-то вроде улыбки тронуло уголки его губ.

Трудно было себе представить, сколь не схожи между собой были сэр Джон Диксон и сэр Десмонд. Один худой и высокий, с будто вырубленным топором лицом и с очень живыми темными глазами. Второй коренастый, плотный, приземистый — в нем ощущалась внутренняя сила. В парике, который шел ему меньше, чем другим, он походил на бульдога, а жесткий взгляд его мутно-серых глаз не оставлял сомнения в том, что его противнику придется нелегко, когда он почувствует на себе мертвую хватку адвоката. Но сейчас слово было предоставлено прокурору. Он первым открывал огонь.

Сэр Джон Диксон стал излагать обстоятельства дела. Он обрисовал отношения покойного и его юной супруги, подчеркнув разницу в возрасте, которая вряд ли могла вдохновить на большую любовь девятнадцатилетнюю девушку. Внезапно сэр Десмонд вмешался:

— Мой уважаемый коллега должен был бы обладать достаточным житейским опытом, чтобы знать, что разница в летах не является препятствием для взаимной и пылкой любви. Сама личность сэра Эрика, я позволю себе высказать и такое мнение, его обаяние вполне могли привлечь юную девушку..

— Мы в ближайшее время обсудим этот вопрос, спросив саму леди Фэррэлс о чувствах, которые она испытывала к своему супругу. А сейчас я хочу перейти к тому вечеру, когда произошла трагедия и когда сэр Эрик, выпив виски с содовой, в котором он растворил порошок против головной боли, поданный ему его супругой, упал замертво…

Прокурор коротко рассказал об этом вечере, не упоминая никаких подробностей, а для того чтобы дополнить картину, попросил «ее светлость герцогиню Дэнверс дать свои свидетельские показания».

— Господи! — простонала герцогиня. — Неужели уже моя очередь?

Успех леди Дэнверс явно не сопутствовал. Появившись перед публикой, она поразила всех своим величием, можно было подумать, что явилась королева Мария собственной персоной, но вскоре — увы! — от ее величия ничего не осталось.

Разнервничавшаяся почти до слез благородная дама едва смогла пролепетать слова свидетельской присяги. Что же до ее рассказа о злосчастном вечере, то он был так сбивчив, так несвязен, что судья счел необходимым прийти ей на помощь.

— Прошу вас, ваша светлость, вернитесь на свое место.

Мы прекрасно понимаем, как тяжело для вас находиться в подобном месте, и, полагаю, мы сделали ошибку, вызвав вас слишком рано. Может быть, — прибавил он, бросив суровый взгляд на королевского прокурора, — мы перенесем показания леди Дэнверс на более позднее время, когда ее сиятельство почувствует себя лучше?

Благодарность несчастной герцогини была поистине трогательна.

— Благодарю вас, милорд! — проговорила она, прикладывая платок к глазам сквозь густую вуалетку, в то время как сэр Джон молчаливо поклонился, а защита в лице лорда Десмонда выказала свое удовлетворение сардонической полуулыбкой. Его противник собирался сразу поразить воображение присяжных, пригласив столь высокопоставленную даму, но, поскольку ожидаемого эффекта не получилось, защитник остался доволен. С безмятежным спокойствием он стал дожидаться второго свидетеля — инспектора Пойнтера, который в день трагедии первым приехал по вызову в особняк Фэррэлсов.

Как человек, привычный к такого рода показаниям, инспектор кратко и точно описал, что он обнаружил в особняке, приехав туда ночью 15 сентября: ужас прислуги, слезы обеих дам и гнев секретаря, который, не колеблясь, обвинил в смерти своего патрона его жену. Поскольку речь шла скорее об описании общей обстановки, сэр Десмонд не стал задавать дополнительных вопросов, оставив за собой право вмешаться в допрос следующего свидетеля.

Следующим прокурор вызвал Джона Сэттона.

В костюме из черной саржи и белоснежной рубашке секретарь выглядел и выше, и худее, чем был на самом деле.

Светлые волосы гладко зачесаны, лицо очень бледно.

— Ожившая статуя командора, — шепнул Адальбер. — В жизни не видел ничего более зловещего.

— Он пришел сюда с тем, чтобы потребовать голову осужденной, и разве ты не видишь, что у него очень воинственный вид.