точно ручейки в реке, стягивались крестьянские телеги и повозки, груженные всяким домашним скарбом. Гнали скотину. Солдаты и жандармы где окриком, а где и прикладом поторапливали это странное шествие.

Шеин заметил в бинокль плотное оцепление вокруг поселка, усиленные наряды граничар вдоль берега, группу немецких офицеров у помещения сигуранцы. Опять что-то затевают! Какая-то тревога охватила Костю. Вспомнился почему-то поезд, уносящий его от родных мест, старик-попутчик и его вопрос без обиняков: «Скажи, пограничник, война будет?..» Он ответил тогда: «Если враг посмеет напасть, получит свое». Ответил просто, не задумываясь, как все, как думал сам, в чем был глубоко убежден. Почему же теперь так тревожно на душе? Отчего эти вот парни, его друзья, Максимыч и Аркадий, смелые крепкие ребята, которым и сам черт не страшен, сейчас вдруг притихли и замкнулись в себе?

На Курочкине лица не было. Его взгляд метался от хаты над обрывом, где еще теплился огонек, к пыльному шляху, поглотившему последние повозки.

— Что же это такое, Костя? Что они делают? — Курочкин повернул к Шеину растерянное лицо.

— Похоже — срочная эвакуация.

— Зачем?

— Зачем? — Шеин помолчал, будто тщательно взвешивал слова, которые намеревался произнести. — Для нас, военных людей, это может означать одно из двух: или маневры, или…

Он не успел договорить. По пустынному шляху прямиком к берегу быстро шла, почти бежала девушка. Даже издалека в ее стремительной походке угадывалась какая-то отчаянная решимость. Это была Вероника. Появление девушки было столь неожиданным, что ни жандармы, шнырявшие по улочкам городка, ни солдаты из оцепления даже не пытались остановить ее. Может, в этом и не было смысла: шлях, обрываясь к реке, упирался в черно-белый полосатый шлагбаум, где располагался усиленный румынский наряд.

Вероника миновала уже почти весь спуск, и от шлагбаума ее отделяли каких-нибудь пятнадцать — двадцать метров. С этого места, справа и слева от шляха, берег круто обрывался и лишь у самой воды вновь образовывал узкую, как тропа, полосу. Капрал и солдаты у шлагбаума весело переговаривались, что-то громко выкрикивали, должно быть, в адрес девушки. Сцена эта привлекла внимание и солдат из оцепления, и жандармов, и даже офицеров у помещения сигуранцы. Но если на румынском берегу она вызвала лишь праздное любопытство, то для троих пограничников судьба девушки была далеко не безразлична. Что творилось в душе у Курочкина? Он выхватил у Шеина бинокль и буквально ловил каждое движение на том берегу.

И вот в тот момент, когда румынский капрал уже сделал шаг навстречу, Вероника неожиданно для всех, и в первую очередь для тех, у шлагбаума, бросилась влево, под откос, к реке. Какое-то время длилось замешательство, прежде чем ошарашенные граничары пришли в себя и открыли по беглянке беспорядочную пальбу. Пули, рикошетируя, с пронзительным воем уносились в небо, впивались в высушенный солнцем обрыв, вспыхивали у ног девушки легкими струйками пыли.

Курочкин первым из троих сбросил с себя оцепенение. Он рванулся к своему «максиму», поднял прицельную планку, взвел затвор и стал прицеливаться. Глаз привычно отыскал цель, только вот мушка предательски ускользала из прорези прицела вниз — по-сумасшедшему колотилось сердце. Но вот, кажется, все нормально — капрал и вся группа у шлагбаума в прорези прицела. Пальцы легли на гашетку. И вдруг кто-то сбил прицел. Это Хомов в два прыжка пересек окоп и в последний момент рванул пулемет на себя.

— Ты что, спятил?

— Пусти! Пусти, Аркадий, не могу! — На Курочкина жалко было смотреть.

— Думаешь, я могу? А приказ?..

События скоротечны. Весь этот эпизод с Курочкиным и Хомовым занял какие-нибудь две-три секунды. Вероника тем временем достигла узкой полоски берега под обрывом, и у наших ребят мелькнула надежда. Если бы ей удалось подольше продержаться под водой и вынырнуть где-нибудь в районе фарватера, тут уж пулемет Курочкина прикрыл бы ее надежно. Эта надежда, а может просто отчаяние, толкала вперед и Веронику. Но почти у самой воды пуля все же настигла ее. Девушка вдруг покачнулась и медленно, очень медленно, как в кино при рапид-съемке, вялым нырком ушла под воду, Курочкин закрыл лицо руками и безвольно сполз на дно окопа.

— К пулемету! — Приказ Шеина заставил его повиноваться. Еще был какой-то шанс, и Шеин не хотел его упускать.

Стрельба вдруг разом оборвалась, и наступила странная после всего случившегося тишина. И в этот момент солнце, выглянувшее из-за Стояновского кряжа, излило на прибрежную долину свои огненные лучи. Пробудившийся, обновленный мир был, как всегда, прекрасен — искрящаяся, точно в блестках, гладь реки, яркая зелень прибрежного разнотравья, небо, бездонное и всегда волнующее. И в такое солнечное утро была загублена молодая жизнь. Безвинно, походя, равнодушно. Солдаты, которые только что в слепом живом азарте палили из своих винтовок, теперь со страхом взирали на пустынную поверхность реки.

И все-таки девушка не погибла. Израненная и обессиленная, всплыла она неожиданно для всех совсем рядом с румынским берегом. Румыны тут же засуетились, столкнули в воду рыбацкую лодку-плоскодонку и стали спешно грести к тому месту. Вероника едва держалась на воде. Течение несло ее навстречу лодке…

К заставе Тужлов и Бойко подходили молча. Уже совсем стемнело. Небо сделалось низким и тяжелым. Кровавая полоска заката рубанула горизонт. Глухо, натужно ворочалась сзади река, будто укладывалась на ночь в незнакомое русло. Ушел, уплыл с рекой еще один день, и никому неведомо было еще, что принесет день новый.

Военком обошел и внимательно осмотрел оборонительные сооружения «Береговой крепости» — три дзота, систему ходов сообщения, противотанковые рвы, вкруговую опоясавшие заставу. Все здесь было сработано на совесть, для себя, «для своего же здоровья», как любил говорить старшина заставы Козлов. Но на этот раз Бойко не высказал своего обычного одобрения. Перед той опасностью, которая угрожала с чужого берега, эти укрепления уже не казались ему такими надежными.

Во дворе заставы Тужлов и Бойко, не сговариваясь, остановились. Из курилки доносилась песня. Под гармонь чей-то высокий и сильный голос с чувством выводил:

Там вдали, за рекой, зажигались огни,

В небе ясном заря догорала…

Ему вторил другой, пониже и мягче:

Сотня юных бойцов из буденновских войск

На разведку в поля поскакала…

— Кто это? — тихо спросил военком.

— Мусорин и Исаев, — так же тихо ответил лейтенант.

А дуэт слаженно и красиво вел песню дальше:

И бесстрашный отряд поскакал на врага,

Завязалась кровавая битва,

И боец молодой вдруг поник головой,

Комсомольское сердце пробито.

Он упал возле ног вороного коня