установила факт нарушения границы со стороны Румынии, был подписан акт, и инцидент был исчерпан.

«Береговая крепость» с честью вышла из этого испытания, и символическое ее название обрело вполне реальный смысл. Тужлов был доволен: люди смогли, на деле убедиться, какую грозную, несокрушимую силу они представляют, если действия их расчетливы, а моральный дух высок.

На какое-то время на участке заставы наступило затишье. Потерпев неудачу в открытом бою, противник избрал другую тактику — пустил в ход психологическую обработку пограничников. Странные люди в форме румынских граничар стали упорно ввязываться в разговоры с нашими нарядами. Особенно старался один из таких «говорунов» на деревянном мосту. Часовые на мосту, Чернов и Вихрев, подробно обрисовали его внешность: среднего роста, шатен, тонкие черты лица, отлично говорит по-русски. Как раз в это время на заставу прибыл комендант участка капитан Агарков. Обсудив ситуацию с начальником заставы, он предложил свой план. Они переоделись в форму рядовых пограничников и во второй половине дня заступили часовыми по охране моста. Минут через тридцать — сорок произошла смена часовых и на румынской стороне. Узнать «говоруна» было несложно. Им оказался переводчик румынской стороны на переговорах с нами, капитан королевской армии, а в прошлом белогвардеец, некто Карамонкин. Разумеется, теперь он был в форме рядового граничара. Вскоре ничего не подозревавший Карамонкин приблизился к середине моста, небрежно облокотился на шлагбаум и закурил из дорогого портсигара. Потом знаками предложил закурить нашим пограничникам. Агарков и Тужлов не среагировали. Карамонкин расценил их молчание как нерешительность.

— Что стоите как олухи? Подходите и закуривайте.

— Нам запрещено, — ответил Тужлов.

— Вот дурачье, а мне, думаете, разрешено? — не унимался Карамонкин.

— А вдруг увидят? — сказал Агарков.

— Кто? Начальник ваш? Да он с бабой спит после обеда. Идите и не бойтесь!

— Давай подойдем, — вполголоса предложил Агарков.

Карамонкин был явно обрадован такой неожиданной уступчивостью пограничников. Он улыбнулся, протягивая портсигар. Но Агарков не дал ему в полной мере прочувствовать свой успех.

— Господин Карамонкин, в каком только мундире вам не приходится бывать! К чему этот маскарад?

Улыбка моментально слетела с лица капитана королевской армии. Он явно опешил:

— Откуда вы меня знаете?

— Мы давно знаем о вас все…

— Я должен зарабатывать себе на кусок хлеба, — мрачно сказал Карамонкин. — У меня семья.

— На кусок хлеба не зарабатывают предательством. Такой кусок в глотку не полезет!

— У меня нет другого выхода. — Карамонкин говорил отрывисто, он нервничал.

— Вы русский, но ничего русского в вас не осталось, — продолжал Агарков, — ни гордости, ни чести.

— Что вам от меня угодно?

Агарков помолчал, рассматривая Карамонкина, точно пытаясь заглянуть ему в душу и увидеть там хоть что-то человеческое.

— Еще есть время, Карамонкин… Потом будет поздно!

Карамонкин тяжело, будто это причиняло ему физическую боль, повернулся и побрел прочь.

— Подумайте! — крикнул ему вдогонку Агарков.

Через десять минут на румынской стороне моста встали на пост новые часовые.

— Больше он не появится, — сказал Агарков Тужлову. — Попомни мое слово.

И действительно, после этого случая противник прекратил свои «психологические» опыты, видимо признав их тщетными. Карамонкин же исчез из поля зрения пограничников.

Но сигуранца и не думала сбавлять своей активности — возобновились нарушения границы. Задержание вражеских лазутчиков сделалось почти ежедневным явлением.

С приходом лета наступили особенно тревожные дни…

НАКАНУНЕ

Как-то субботним вечером на заставу вместе с кинопередвижкой заглянул военком комендатуры Иван Иванович Бойко. Военком частенько бывал на пятой заставе и не скрывал своих особых симпатий к «Береговой крепости». Да и с Тужловым его связывали крепкие дружеские отношения, к тому же оба были заядлыми охотниками.

— Принимаешь пополнение, лейтенант?

— Такое пополнение как не принять! Хлеб-соль, Иван Иванович!

Спешились. Военком и Тужлов обменялись крепким рукопожатием.

— Люблю, Вася, с тобой здороваться. Крепко жмешь — шибко любишь. Всякий раз только за этим и еду сюда, — пошутил Бойко.

— Хитришь, Иван Иванович. Небось на дичь потянуло?

— Оно бы и неплохо, Вася, побродить на зорьке, да будем беречь припасы. Другую дичь, судя по всему, стрелять придется. — Добродушное лицо военкома сделалось серьезным и строгим. — А сейчас, если баня кончилась, собери-ка мне народ — побеседовать хочу.

Военком умел разговаривать с пограничниками. Найти общий язык с ними — дело для него привычное. По-простому, по-рабочекрестьянски растолковывал он непреходящие истины нашего бытия.

— За что мы любим свою Родину? — спрашивал Иван Иванович и пытливо щурил левый глаз. — Птица по весне возвращается в свои края, рыба идет на нерест в родную речку, собака защищает свой дом. Животными управляет инстинкт, привычка. Мы, люди, сознанием своим и разумением намного выше и птицы, и зверя. Как же нам не чувствовать привязанности к земле, где родились, лесам, долам, к свободной нашей жизни! Вот и выходит, что все это человеку не только привычней, чем зверю, но и премного родней. Отнять все это у него — значит лишить жизни, сам если отдашь — вовек не будет тебе прощения ни от совести твоей, ни от земли родной…

«Издалека начинает — глубоко берет, — подумал лейтенант. Он сидел среди своих хлопцев, вымытых и свежих после бани, в завитой плющом и виноградником летней столовой и внимательно прислушивался к разговору. — Неспроста заговорил он сегодня и про любовь к Родине, и про озеро Хасан, и про неравный бой с японцами на сопке Заозерной…» По мере того как текла беседа, странные чувства рождали в нем, Тужлове, слова военкома. Все, что пережил он и передумал за последний год на границе, отложилось в его душе смутным сгустком тревоги и боли. За родных и близких, за судьбу заставы, да и не только заставы… Не раз и не два вскидывался он среди ночи, и сон долго не приходил к нему. На охоте вдруг опускал ружье, не в силах выстрелить в снявшуюся из-под ног птицу.

Он чувствовал в себе какую-то смутную перемену, но никому не смог бы ее объяснить, даже самому себе. И вот теперь, после слов военкома, все, что тревожило и донимало его подспудно, обрело вдруг реальный и зловещий образ. Нет, лейтенант не произнес слова «война» даже мысленно, но сейчас, здесь, в этом «райском уголке», как называли они свою летнюю столовую, он впервые для себя поверил в ее неизбежность. И сразу память его выделила из последних приграничных событий те, которые казались прежде и нелепыми, и случайными, но теперь вдруг ставшие для него предвестниками надвигающейся беды: облет заставы немецким самолетом, артиллерийский залп по селу Стояновка и, наконец, эта странная эвакуация местного населения на том берегу…

После ужина, когда стемнело, здесь же, в столовой, смотрели кино. Фильм