Впрочем, теперь это значения не имеет.

Кроме того, я отстоял вместе с ним на следующий день молебен во здравие Годуновых – и тут никуда не деться, да и все равно ждал прибытия второго струга.

– Стало быть, тебя без меня окрестили, княже? – вдруг осведомился он, уже благословив на прощанье и отчаянно щурясь – наверное, пытался разглядеть мое лицо. – То хорошо. И покойный государь наш Борис Федорович того же жаждал, да вишь, не дожил до сей радости… – И… ударился в слезы, после чего меня тронули за плечо и заметили на ухо, что владыке надо бы дать ныне передохнуть, ибо по причине своей немощности он…

Намек я понял и принял сразу, от предложения совершить еще один визит отказался, сославшись на то, что и без того опаздываю, так что поджидал я свой второй струг уже у устья Верхней Старицы. Хорошо, что Сверчок исчез немного раньше – все-таки мучило его беспокойство за товар, оставленный без хозяйского пригляда.

Времени я даром не терял. Первым делом заглянул в каюту к царевне, которая, радостно просияв, немедленно бросилась в мои объятия. Правда, уже через час, почти перед самым обедом, струг от Савела доставили и маленький праздник закончился – начались будни с расстановкой людей.

Кому плыть со мной в Москву, я наметил заранее, да и выбирать особо не приходилось – самых целых, а из их числа наиболее хладнокровных.

Самоха чуть не плакал, узнав, что едет в Ольховку. Известие, что он остается за старшего, парня ничуть не успокоило.

С ним одним я потратил не менее получаса, дабы втолковать, что оставляю не потому, что не доверяю, а совсем наоборот, доверяю больше чем кому бы то ни было, потому что важнее этой задачи – охрана Ксении Борисовны – для меня ничего нет.

Сам бы остался, да нельзя, вот и вынужден взвалить эту непомерную тяжесть на его плечи, ибо верю, что только он один в состоянии с этим управиться.

Вроде бы проникся и осознал.

Попутно я проинструктировал Самоху в деталях, стараясь не упустить ни одной мелочи, начиная с самой доставки царевны до места, то есть заблаговременного приобретения в Твери подходящего возка.

Особо инициативы не гасил, чтоб не обижать, и указал, что во всем доверяюсь ему, но, не удержавшись, порекомендовал, где, на мой взгляд, лучше всего выставить сторожевые посты, чтобы любая подозрительная ватага была обнаружена загодя и у царевны – откуда бы враги ни подступили к Ольховке – всегда было и время и возможность отхода в направлении, указанном ключницей.

Что до Ксении, то я все-таки усадил ее за стол и без лишних слов выставил на него письменные принадлежности. Некоторое время она молча с укоризной смотрела на меня, но я не поддался искушению, и царевна с тяжким вздохом взяла в руки перо.

– Вначале выслушай меня, улови суть, а потом пиши своими словами, но так, чтоб оно звучало и ясно, и доходчиво, и в то же время убедительно, – предупредил я ее и начал говорить.

Грамотка от нее требовалась не простая, а составленная примерно в том же духе, что и объяснение сестры Виринеи, то есть жутко мистическая, недоуменная и хитро закрученная.

Надлежало не только объяснить, что она совершенно не виновата в происшедшем – очнулась уже на струге, а как туда попала – бог весть, но и причину своего отказа вернуться в Москву.

Мол, пока у тебя, государь, творится в столице эдакая чертовщина, что хоть святых выноси, то и она в этот бесовский град ни ногой, ежели, конечно, сам царь не жаждет ее немедленной и мучительной смерти, поскольку во второй раз ее сердечко такого испытания не выдержит.

Только при наличии этого письмеца получалась цельная, литая картина моих художеств, которые я собирался потом дополнить Дмитрию словесно.

Трудилась Ксения над грамоткой долго, а несколько раз вообще в сердцах бросала перо и, ничего не говоря, складывала руки на коленях и упрямо склоняла голову, всем своим видом показывая, что такую ересь она писать не желает.

Тогда я брал ее ладошки и начинал целовать. Каждый пальчик, каждый ноготок, каждую… Отнять их у меня было выше ее сил, чем я бессовестно пользовался, и царевна вновь с тяжким вздохом брала перо.

Помогло дважды, но в третий раз Ксения не выдержала.

– Что ж ты творишь-то?! – тоскливо спросила она. – Ведаю, что меня спасаешь, но ты ж сам себя оным губишь. Федя не виновен, я, стало быть, тоже вся в белых одежах, а ты… мало того что сам в пасть к нему лезешь, так ты еще и медом себя умащиваешь, чтоб ему жевалось вкуснее.

– Это не я в пасть к нему лезу, – стараясь, чтобы звучало как можно правдоподобнее, возразил я. – Это он у меня в пасти, и давно.

– А ты ничего не спутал? – с сомнением спросила она.

Я замотал головой.

– Поверь, что так оно и есть. Ни к чему тебе знать, но есть у него такое, что он очень хотел бы сохранить в секрете, и ведает это помимо меня только еще один человек.

– Так ему проще убить вас обоих, вот и все, – дернула она плечиком.

– Э нет, – усмехнулся я. – Не все так просто. Я уже предупредил Дмитрия, что, пока жив, буду молчать, зато как стану мертвым, вмиг заговорю, да громко, на всю Русь. – И пояснил: – Стоит ему убить меня, как этот второй, имя которого он не знает, сразу их обнародует.

И тут же вспомнил про свой тайный козырь – монаха Никодима. Воистину, сладка месть, и жаждет ее человек как наркотик. Не каждый, конечно, но Дмитрий как раз из тех, наркозависимых, хотя, если так разобраться, я тоже, так что хорошо его понимаю. Чтобы заполучить в свои руки улизнувшего келаря Чудова монастыря, государь на многое пойдет.

Впрочем, царевне об этом знать как раз ни к чему.

– Потому и говорю – это он у меня в пасти сидит, – закончил я пояснение.

Но все равно Ксения почувствовала что-то не то.

– Сердце вещует – лукавишь ты, – устало сказала она. – Вроде и правду сказываешь, а вроде и не до конца. Али и сам еще не знаешь, что не столь просто тебе там будет. И надо тебя отговорить, и ни к чему оно – ты ж ведь все одно по-своему поступишь, так?

– Так, – кивнул я.

– А раз так, то… сказывай далее. – И она вновь с обреченным видом взялась за перо.

Пока доплыли до места, где Тверца впадает в Волгу, грамотка была не только готова, но и запечатана ее собственной печатью, на которой красовался маленький симпатичный ангелочек.

– Батюшка одарил, – пояснила она, заметив мой внимательный взгляд. – Последний его подарок мне. А вот от тебя мне в дар на память так ничего и не…

– Гитара. – И я развел руками. – Больше мне и впрямь пока нечем тебя одарить. Станет грустно – проведи рукой по струнам и… жди. К тому же я ведь все равно скоро вернусь.

– Выходит, то не дар, а для сохранения, – поправила она меня.