– Да не помню я, чушь всякую! Не в этом же дело!

– А вы постарайтесь, – жестко сказал Жарков. – Мне писать надо будет, значит, понадобится как можно больше вопиющих фактов.

Он меня уже совсем за дурочку взял. Впрочем, в такой панике, в какой находился сейчас мирный предприниматель, средний и потому беззащитный, люди действительно остатки ума теряют.

– Ну, что, мол, он на самом деле осведомитель ФСБ, и что фамилии тех, кто едет за бугор, ему списками время от времени давал его шеф из конторы… Ужас! Он нарочно меня пугал! Все с ухмылочкой, с подробностями с жуткими…

– Экое криминальное чтиво выдумали, – проговорил Жарков и улыбнулся побелевшими губами. А внутри: горю! горю!

– Я в милицию – они меня на смех. Я, извините, на вас сослался, что об этом скоро статья будет, так что все всерьез…

Антивирусу тут как молнией раскололо череп: докторишка меня уже засветил!

И последний штрих.

– А наутро мне повестка! И впрямь из ФСБ, понимаете? Явиться завтра, понимаете, прямо вот завтра… Мне не к кому обратиться. Я же не банкир! Я не нефтью торгую! Напишите об этом, умоляю, это хоть какой-то шанс. Они же меня втянут! Они же меня убьют! Или жену! Или сына! Или налоговиков натравят!

– Какое безобразие, – чуть сипло сказал Жарков и как бы невзначай откашлялся. Горлышко у бедняжки перехватило. – Конечно, у вас одна защита, Антон Антонович – гласность. Я постараюсь. Давайте… а что мы здесь стоим? Я живу рядом, давайте зайдем, и вы мне поподробнее расскажете, под диктофон.

Ну уж дудки. Я ещё не успел как следует продумать мысль, как можно было оказаться таким козлом, а ты уже хочешь меня прекратить. Не согласен.

– Да я все, собственно, рассказал… – я виновато заморгал, поводя плечами и ежась от неловкости. – Я, собственно, в «Вавилон» – вот, за угол, а парковка паршивая… Я там всегда жене подарки покупаю. Срочно мириться надо, а то они с сынишкой и впрямь одни, понимаете?

Вот заодно и свое появление возле его хаты замотивировал.

– Не бывал, – сразу утратив ко мне интерес, сказал Жарков. – Я ведь даже не средней руки предприниматель. Для меня там дороговато.

И опять покрутил по сторонам нехорошим взглядом. Час пик. Не получится. Собственно, для профессионала час пик не помеха, но нужен какой-никакой инвентарь. А откуда вдруг? Кто мог знать, что он понадобится?

Все. Отыграли. Минут пять я ещё погундосил, поумолял, потом расшаркался и рассыпался, он – взаимно, и все обещал. Все и сразу, и в лучшем виде. И пошел, солнцем палимый.

Пока мы играли, совсем свечерело. Рубиновые трассеры бесчисленных габаритов шили и стегали тесные сумерки улиц, полные смутных отблесков шевелящегося железа. Поток трудящихся на слизистых тротуарах поредел. Но все равно не разгуляешься; знай крутись, лавируй. И скользко. Не прогулка – работа.

Теперь мне предстояло напрячься предельно. Вести аспида визуально я не мог; тут и профессионалу лучше было не рисковать, поскольку Жарков был на взводе и полном алерте. Не знаю, как в таких случаях поступают в конторе, когда все делается по теории – наверное, ведут попеременно. Но я был один, и Бероев в машине был один. Мне предстояло водить Жаркова исключительно на слух. Фибрами.

Сейчас Жарков шел до хаты. Ему было близко, но шел он медленно – проверялся, кажется. Здорово я его… В хате он задерживаться не собирался, дождусь.

– Вы его видите? – озабоченно спросил голос Бероева у меня между шапкой и черепом.

– Да, – сказал я одним горлом себе в воротник.

– Врете. Невозможно видеть на таком расстоянии. Я сейчас проехал мимо него, и вы его видеть не можете.

– Не валяйте дурака, Денис! – зашипел я, словно кот во гневе. – Обговорили же все! Стоит ему засечь ваш «Волгешник», и конец!

– Я уже отъехал. А поток тут адов.

– Я его вижу, – я прислушался. – Он повернул направо. Остановился на переходе, горит желтый. У него перед носом – тумба с афишами, на афише – Мотя Сучкин со своим банджо. Вот свет сменился на зеленый, объект пошел. Достаточно?

Я смотрел сейчас глазами Жаркова. Мыслей я, увы, не читал – но вот устремления мне были ясны: спасаться! Дать сигнал! Какой сигнал – я не знал и считать из вражины не мог. Ничего, узнаю. Как только он начнет думать о сигнале конкретно, сработает его моторика, как бы легонечко репетируя будущие движения, и я мышцами своими пойму, что это за зверь – его сигнал.

Бероев молчал.

– Достаточно? – ещё раз спросил я. Не приведи Бог, не сдюжит связь. Если дистанция как-нибудь случайно перевалит за четыреста…

– Да, – сказал Бероев. Еще помолчал. – Это феноменально. Это невозможно. По-моему, Антон, вы не всеми своими секретами со мной поделились.

– Вы со мной тоже не всеми, – ответил я.

– Я держу при себе множество секретов, но не своих, а государственных.

– А я – своих. Из вашей, Денис, фразы имплицитно следует, что ваша скрытность простительна и достойна уважения, а моя – непростительна и достойна наказания. Поскольку секреты государства – это всегда что-то очень важное, а секреты индивидуума – всегда что-то плевое. Я патриот, и понимаю, что так часто бывает. Но и вам пора понять, что так бывает далеко не всегда. А то вам, например, с па Симагиным будет очень трудно разговаривать.

Бероев опять помолчал, и я испугался, что его обидел. Да, конечно, у нас уже возникло нечто вроде фронтового братства – и все же познакомились-то мы меньше шести часов назад!

– Как сказал бы, – ехидно произнес Бероев у меня между шапкой и черепом, – великий русский писатель Фазиль Искандер: абанамат!

У меня отлегло от сердца.

– Понял, – сказал я. – Это мне за восточное гостеприимство со свинцом в глотке.

– Приблизительно, – подтвердил он. – А вообще-то я буду думать вашу мысль. Но позже. Работаем.

– Работаем, работаем… – проворчал я. – Вы уверились наконец, или ещё нет?

Он помедлил; а когда ответил, голос его был мрачен, и я понял, что всем предшествовавшим балагурством он просто оттягивал миг… даже не поражения, а просто признания вслух того, что ему так больно было признавать.

– Я полагал, что в ходе последней интерлюдии ваша, Антон, правота стала настолько очевидной, что даже и говорить-то об этом излишне.

– Мне очень жаль, – искренне сказал я.

– Да при чем тут… Это мне надо всенародно каяться. Я с ним работал двенадцать лет, а не вы. Пусть он не был в моем непосредственном подчинении – все равно. С-сука!

– Как сказал бы великий русский поэт Муса Джалиль, – добавил я.

Он фыркнул. Связь была превосходной; я даже услышал, как он закуривает: щелканье зажигалки, затяжка, потом затяжной кашалотский выдох узким дыхалом губ, собранных в гузку.