«Мы считаем, что клетки голых землекопов имеют более эффективные механизмы надзора, если так можно выразиться, и эти механизмы мгновенно выявляют малейшие отклонения от нормы и тут же их уничтожают», – говорит Баффенстайн.

При всей своей необычности голые землекопы далеко не уникальны. В природе можно найти и других живых существ, которые успешно переносят экстремальные уровни окислительного стресса. Одно из таких выносливых созданий – европейская пещерная саламандра олм{149}, которая встречается только в карстовых пещерах Словении и Северной Италии. Это небольшое животное длиной около 30 см, абсолютно слепое, с полупрозрачной кожей, живет почти 70 (!) лет, что является настоящим рекордом долгожительства для этого вида животных. Другими словами, олм живет почти столько же, сколько средний словенский мужчина, из-за чего местные жители называют его «человеческой рыбой».

На самом деле олмы и голые землекопы напомнили мне Ирвинга Кана и некоторых долгожителей из исследования Нира Барзилая. Как и люди-долгожители, внешне эти животные не располагают крепкой и мощной конституцией, но внутри обладают невероятной устойчивостью – качеством, которое Николас Талеб применительно ко всем системам назвал «антихрупкостью» (antifragility). Именно благодаря своей «антихрупкости» – невероятной устойчивости своих внутренних систем – курильщик со стажем Ирвинг Кан успешно избегает сердечно-сосудистых заболеваний и рака, которые поражают более половины всех американцев преклонного возраста. Как и голые землекопы, Кан, вероятно, обладает фантастической устойчивостью к окислительному стрессу, и его протеасомы работают на полную мощность – иначе говоря, его клетки ремонтируются в элитной автомастерской, как дорогостоящие Jaguar, а не на станциях экспресс-обслуживания Jiffy Lube, как дешевенькие Ford.

Но между голыми землекопами и людьми-долгожителями есть одно ключевое различие, пожалуй, наиболее важное из всех. Максимальная продолжительность человеческой жизни, как известно, составляет около 120 лет. Но никто не знает, сколько может прожить голый землекоп или олм (начать с того, что их невероятно трудно содержать в неволе, особенно олмов). А в отношении голых землекопов вообще неизвестно, подвержены ли они старению – по крайней мере, в том виде, в котором оно происходит у других живых существ. Вероятность смерти у землекопов не повышается с возрастом, как у людей (в соответствии с законом Гомпертца, о котором мы говорили выше). Кроме того, у голых землекопов не наблюдается некого аналога менопаузы или репродуктивного старения, как это наглядно продемонстрировала Квини, произведя на свет дюжину маленьких розовых грызунов вскоре после моего визита. Они вообще стареют?

Чтобы ответить на этот вопрос, Баффенстайн и ее коллеги осуществили расшифровку их генома{150}. В своей статьей в журнале Nature исследователи сообщили, что с точки зрения экспрессии генов 20-летний голый землекоп практически ничем не отличается от молодого четырехлетнего землекопа в самом расцвете сил. У людей дела обстоят совершенно иначе: все больше ученых склоняются к мысли о том, что паттерны экспрессии генов и метилирования ДНК являются нашими биологическими «часами» старения. Что же касается голых землекопов, то это открытие означало, что, по сути, эти животные не стареют – или же стареют, но очень медленно. Очень, очень медленно.

Выражаясь языком геронтологов, голые землекопы достигли по-настоящему «пренебрежимого старения», опередив в этом 40-летних летучих мышей и даже 200-летних голубых китов. Проще говоря, они почти не стареют. Что, должно быть, прекрасно.

Но что полезного могут рассказать нам голые землекопы и словенские пещерные саламандры о нашем собственном старении? Вполне вероятно, что ничего, вследствие своей фантастической уникальности. По крайней мере, до сих пор ученые не сумели обнаружить у них ни одного специфического вещества, которое мы могли бы превратить в лекарство, ни одного гена, который мы могли бы надеяться сымитировать. Как и многое другое, способность этих животных к долгожительству – это невероятно сложный (или «многофакторный», как любят говорить ученые) феномен.

Тем не менее мы можем повысить свою устойчивость к стрессам и даже к раковым заболеваниям, хотя бы немного приблизившись к феномену «пренебрежимого старения» голых землекопов. Один из хорошо известных способов – физическая активность. Возможно, еще один способ – купание в холодной воде. Наконец, голодание – но не такое длительное и мучительное, с вылизыванием тарелок, как в пресловутой «Биосфере-2» (что было, то было). На мой взгляд, лечебное голодание отлично сочетается с сырыми стейками и хорошим пивом.

Брюхо – злодей, старого добра не помнит, завтра опять спросит.

Александр Солженицын. Один день Ивана Денисовича

Среди тех, кто присутствовал на торжественной церемонии встречи экипажа «Биосферы-2» в сентябре 1993 г., был молодой аспирант из Италии по имени Вальтер Лонго. Хотя Лонго работал в лаборатории Роя Уолфорда, он никогда не встречался со своим боссом лично: когда он прибыл в Лос-Анджелес в 1992 г., Уолфорд уже находился внутри «пузыря» и поддерживал контакт со своей лабораторией по видеосвязи. Когда Лонго увидел Уолфорда и других участников эксперимента под лучами ослепительного аризонского солнца, он испытал настоящий ужас.

«Даже после десятилетнего тюремного заключения люди выглядят гораздо лучше, – вспоминает он. – Эти же парни были похожи на ходячих мертвецов. Именно тогда мне в голову пришла мысль, что, возможно, ограничение калорийности – не такая уж хорошая идея».

Вальтер Лонго, внешне напоминающий популярного актера Хавьера Бардема, приехал в Соединенные Штаты, чтобы стать музыкантом, а не ученым. Он хотел изучать искусство игры на джазовой гитаре в Университете Северного Техаса, чей музыкальный факультет славится на весь мир. Чтобы заплатить за обучение, ему пришлось записаться резервистом в армию США, что казалось вполне безопасным делом до тех пор, пока Ирак не вторгся в Кувейт в августе 1990 г. Его бронетанковое подразделение уже было готово к отправке в Ирак, когда операция «Буря в пустыне» вдруг завершилась. После этого в университете его попросили возглавить марширующий оркестр, но он счел эту работу совершенно «некрутой» и резко поменял свою специализацию, переключившись с изучения музыки на исследования старения. Так он оказался в лаборатории Уолфорда в Южнокалифорнийском университете в Лос-Анджелесе.