– Он поврежден? – страдальчески морщит лоб Орест. – От сырости?

– Нет, при чем тут сырость. Я хочу сказать… Скорее всего, это не Вермеер у вас. Подделка. То есть изначально подделка. Хан ван Меегерен, скорее всего, ну знаете, знаменитый жулик, он прекрасно работал Вермееров. Я бы датировал вашего тридцатыми или сороковыми. Меня, конечно, смущает каталог – там черным по белому, что приобретен в девятнадцатом веке, но я бы усомнился. Видите, вот эти кракелюры? Ну, мелкие трещины.

– Я думала, на старых полотнах всегда так, – говорит Ивана.

– Не совсем. У оригинала они глубже… А на вашем они как раз для подделок Меегерена типичны, он в печи полотна прожаривал… специально, чтобы состарить полотно, у него была своя технология, и… Можно, конечно, дополнительную экспертизу, но я абсолютно уверен.

– Но это именно та картина, что была украдена? – напирал Орест.

– Да.

– Тогда… какая разница? Я хочу сказать, все эти штуки, подлинное там, не подлинное, это дело темное. Мы нашли картину? Нашли. Вы готовы подтвердить, что это она?

– Да, – Гительмахер выпрямился, сложил лупу и вернул ее в нагрудный карман, – это я готов. Но послушайте, что тут у вас вообще творится? Ни одной точной даты. Ни одного проверенного факта. Тут у вас вообще есть что-то настоящее? Что-то не поддельное? Или все это – одна сплошная огромная туристская туфта?

– Есть, – сказала Ивана, – мы.

Гительмахер задумчиво посмотрел на нее поверх пенсне и пошевелил носом.

– Вы в этом уверены? – спросил он.

* * *

Солнечный свет плясал на промытых окнах, на статуях святых у собора, на кариатидах, на расправившем крылья над карнизом каменном орле, которому какой-то шутник напялил темные очки. Ивана шла по брусчатке, над которой стелилась легкая, чуть заметная дымка, шла, привычно огибая туристов, имевших обыкновение останавливаться в самый неподходящий момент, чтобы полюбоваться на очередную достопримечательность. При этом Ивана чуть шевелила губами, сопровождая умственную деятельность. Надо нанять девушку и сделать уборку. Наверное, давно пора было выбросить все это старье, а теперь уж и деваться некуда. Мебель можно частью отремонтировать, частью прикупить новую, денег, конечно, не напасешься, но можно на первый момент продать шубу Анастасии – это вроде как наследство. Анастасия не возражала бы. Уж что-что, а жадной она никогда не была. Орест говорит, что ей, Иване, полагается от города грамота, это, конечно, хорошо, но лучше бы деньгами… Еще надо поторопиться с заказом Янека, если хорошо получится, можно будет уговорить его на еще одно предприятие и легенду хорошую разработать. В конце концов, не только турки осаждали город… Его кто только не осаждал. А потом пойдет эта работа с иллюстрированным атласом цветов, и работа хорошая, и место приятное, и венский штрудель она, Ивана, очень любит.

Бронзовая девушка опять была на своем месте, она так и сверкала на солнце. Ивана на миг остановилась полюбоваться ею, и девушка, словно почувствовав ее взгляд, повернулась и протянула Иване букет. Не бронзовый. Просто букет. Репейник и мак. Странное сочетание.

Благодарность. Забвение.

Благодарность. Забвение.

Ивана внимательно поглядела в улыбающееся лицо девушки, гладкое и бесстрастное под слоем бронзовой краски. Сколько ей на самом деле лет? Вот уже и морщинки у глаз, они под краской еле-еле видны, словно бы ниточки или кракелюры на старинном полотне…

Прижимая букет к груди, она пересекла площадь и двинулась к трамвайной остановке. До ботанического сада ехать минут пятнадцать, и если она, Ивана, поторопится, то успеет как раз к обеденному перерыву.

– Отец Игнасио! Отец Игнасио!

Вытаращенные глаза чернокожего мальчишки блестели в темноте. Пляшущий свет факелов отражался в них.

– Там белый господин, отец Игнасио. Больной белый господин!

Пламя факелов металось над бледным пятном на черной земле.

– Очень больной! – подтвердил черный санитар, сидя на корточках на изрядном расстоянии от распростертого на земле тела и печально качая головой.

– Переложите его на носилки и отнесите в больницу, – велел отец Игнасио.

Санитар подскочил, словно попрыгунчик. Теперь он возвышался над отцом Игнасио чуть ли не на голову; все они были тут высокие…

– Нет, нельзя! Его нельзя трогать! Плохо для всех! Нельзя!

– Тебе нечего бояться, Джереми, – терпеливо сказал отец Игнасио, – я сделал тебе чудодейственные уколы. Ты не заболеешь желтой лихорадкой.

– Это не лихорадка, господин! Это другое… страшное…

– С Божьей помощью, – твердо сказал отец Игнасио, – мы справимся. Положите носилки рядом с ним и отойдите, – велел он санитару. – Сестра Мэри!

Она уже стояла за его спиной, свет факелов играл на белой косынке, окрашивал розовым чуть впалые щеки. Дитя приюта, сирота, для которой служба вот в такой миссии на краю света – предел возможностей.

Он перевернул пришельца, поскольку тот упал, как шел, лицом вперед. Пальцы скребли жирную землю, словно он все еще пытался ползти. Несмотря на то, что на лице у него подсыхала бурая грязь, пришелец был, несомненно, белый.

– Раз, два, взяли!

Сестра Мэри ловко подхватила пришельца за ноги, и они перекатили его на носилки.

– Теперь-то можете подойти, Джереми?

Но тот продолжал отчаянно трясти головой.

– Нет, нет, сэр… Нельзя!

– Кто-нибудь!

Он огляделся. Туземцы стояли кучкой, возбужденно переговариваясь. Пламя факелов в их руках прыгало, чертя в смоляном воздухе огненные дуги.

– Сестра Мэри!

Больной застонал – глазные яблоки двигались под сомкнутыми веками.

Госпиталь располагался рядом с часовней и был просто бревенчатым бараком с крышей, крытой пальмовыми листьями.

Острый запах антисептика ударил в ноздри.

– Сюда.

Черный санитар с фонарем шествовал за ними, держась на изрядном расстоянии.

Суконная куртка незнакомца была наглухо застегнута. Отец Игнасио наклонился и расстегнул медную пуговицу у ворота.

– Нет, господин!

– Хватит, Джереми. Стой спокойно.

Фонарь плясал в руках у санитара, и оттого казалось, что ткань на груди у незнакомца шевелится.

– Дагор, господин! Это дагор!

– Перестань, – с укором сказал отец Игнасио, – это всего лишь легенда.

Пуговицы никак не хотели расстегиваться, и он взял ножницы с цинкового подноса на тумбочке. Отец Игнасио подхватил ткань у ворота и решительно щелкнул ножницами.