Мэри отчаянно завизжала.

* * *

Во дворе, стоя у дощатого стола, отец Игнасио слил кипяток и разложил инструменты на лотке. Луч солнца отскочил от скальпеля и прыгнул ему в глаза. Отец Игнасио зажмурился.

Мэри привычно скатывала бинты. Лишь на краткий миг ее тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями дрогнули.

– Это не опасно? – робко спросила она.

– Не знаю, – сказал отец Игнасио, – это демон, без сомнения. Но, похоже, святой водой тут не обойтись.

Он вздохнул.

– Потом… это вредит пациенту, сестра Мэри. Вы только поглядите, как он истощен.

Он решительно подхватил лоток и шагнул в палату – и резко остановился.

Не считая ночного пришельца да старика-туземца на койке у окна, который пришел сюда умирать в покое и относительной сытости, госпиталь был пуст.

Ни старухи с лейшманиозом, ни охотника, чье предплечье порвал леопард, ни крестьянина со сломанной ногой, ни мальчишки с острым приступом малярии…

Они ушли тайно – те, кто еще мог ходить, унесли остальных.

А ведь сколько времени он потратил на то, чтобы убедить их лечиться здесь, а не у своих нгомбо! И когда они наконец-то поверили…

– Джереми, – он высунул голову за малярийный полог.

Молчание.

Теперь только он осознал, что непривычная тишина царит по всей миссии.

Слуги ушли. Все. Даже мальчишка-повар.

Пришелец по-прежнему лежал на койке, укрытый до подбородка простыней, поверх которой вытянуты исхудалые руки. Простыня слегка топорщилась на груди.

Глаза были закрыты.

– Ладно, – сквозь зубы сказал отец Игнасио, – что ж поделаешь.

Надо выполнять свой долг, подумал он, надо во что бы то ни стало выполнять свой долг.

* * *

– Мэри? – спросил он, не оборачиваясь.

– Я здесь, отец Игнасио, – шепотом ответила она за спиной.

Он подошел к больному, поставил лоток на тумбочку и решительно отдернул простыню.

Маленькая сморщенная головка приподнялась с груди пациента. Ее поддерживала пара хилых рудиментарных ручек. Глаза-щелки разомкнулись и уставились на отца Игнасио. Они были желтыми, с узкими змеиными зрачками.

Сам же пациент не шевелился, лишь глазные яблоки все ходили под сомкнутыми веками.

– Я думал, это легенда, – устало сказал отец Игнасио. – Выдумки. Туземцы часто выдумывают. Ведь они язычники.

Он привычно разжег спиртовку и теперь прокалял скальпель, водя его над синеватым язычком пламени туда-сюда.

Желтые глаза неотрывно следили за лицом отца Игнасио. Сомкнутая щель рта приоткрылась.

– Не делай этого, белый человек!

Голос был высокий и пронзительный, у отца Игнасио заломило виски. Больной не проснулся.

– Ты – исчадие ада, – сухо сказал отец Игнасио. – И должен быть истреблен. У этой земли много демонов. Ты – один из них.

– Тогда полей меня своей волшебной водой, – визгливо предложило существо, – я знаю, ваши демоны ее не выносят.

– Оно… разговаривает? – изумленно прошептала у него за спиной Мэри. – Оно знает о святой воде?

– Оно знает все, что знает его хозяин, – пояснил отец Игнасио, и скальпель не дрожал в его руке. – По крайней мере, так гласит легенда.

Жабье личико мучительно искривилось в усмешке.

– Если ты коснешься меня своим железом, пришелец, – проскрипел он, – я убью его.

Больной на подушках заметался беспокойней, дыхание его стало хриплым, лицо посинело.

Мэри за спиной у отца Игнасио тихо охнула.

– Ты и сам умрешь, – возразил отец Игнасио.

– Какая разница? Ведь ты и так собираешься меня убить!

Больной открыл глаза. Они были ярко-синие.

– Нет, – выдохнул он, – нет!

И поднял слабую руку, пытаясь оттолкнуть скальпель отца Игнасио.

– Убери свой ножик, старик, – пискнуло существо.

Тело лежащего выгнулось дугой. Глаза закатились.

– Он умрет, – лихорадочно шептала Мэри за спиной отца Игнасио, – нет, нет, нет…

Отец Игнасио опустил руку.

* * *

– Откуда он пришел, отец Игнасио, как вы думаете?

– Из преисподней.

– Нет, я говорю о… человеке…

– Не знаю, сестра Мэри. Вы же видели, до чего он истощен. Он мог прийти издалека. Говорят, дагор ведет своего хозяина, когда тот уже не может идти сам. Просто… ну… двигает за него руками и ногами. Нет, мне интересно другое.

– Да? – тонкие пальцы убрали выбившуюся из-под косынки русую прядь.

– Где он подцепил эту пакость. В городе? В лесу? Где? Она заразна? Я не верил всяким россказням, а теперь – кто мне скажет правду? И как я узнаю, что это – правда?

Старик сидел на пороге больничного барака. В худых узловатых черных пальцах зажата пустая жестяная миска.

– Никого нет, – скрипуче пожаловался он, – еды для Мкеле нет.

Ах да, вспомнил Игнасио, они же ушли.

– Позаботьтесь о пропитании, сестра… – велел он. И, уже обернувшись к старику: – Как, ты сказал, тебя зовут?

– Мкеле, господин.

– Я крестил тебя именем Господа, и ты получил другое имя, – сурово напомнил отец Игнасио. – Мигель зовут тебя ныне.

– Это было раньше, – спокойно возразил старик, – когда здесь был ваш Бог. А теперь его нет. Он ушел. Разве белый человек не чует – теперь здесь пусто.

– Господь всегда здесь.

– Теперь здесь дагор. Ваш Бог оставил это место. Оно проклято. Оно погибнет.

– А если я изгоню дагора?

– Ты не сможешь изгнать дагора, белый человек…

– Посмотрим, – сказал отец Игнасио.

* * *

Adiutorium nostrum in nomine Domini, qui fecit caelum et terram… In nómine Jesu Christi Dei et Dómini nostri, intercedénte immaculáta Vírgine… Exorcizámus te, omnis immúnde spíritus, omnis satánica potéstas, omnis incúrsio infernális adversárii…

Капли святой воды упали на грудь больного, на приникшее к этой груди сморщенное тельце. Личико обернулось к священнику. Желтые глаза открылись.

– Перестань брызгать на меня водой, старик!

Отец Игнасио опустился на табурет у постели больного. Голова кружилась.

Больной лежал, закрыв глаза; грудь его мерно вздымалась, и вздымалось вместе с ней крохотное тельце; вернее, верхняя его половина. Остальное, что бы это ни было, вросло в плоть человека, и лишь воспаленный валик мышц указывал, где начинается одно и кончается другое.