Зина Иванова приехала в Москву из Иркутска,поступила в Литературный институт на отделение критики, и начались голодныегоды студенчества. Из родителей у Зиночки осталась только мама, работавшая вгазете корреспондентом в отделе литературы и искусства. Тряхнув связями,маменька смогла пристроить дщерь в столичный вуз, но посылать той достаточносредств для проживания в Москве не получалось. Впрочем, поступала Зина ужевзрослой, после школы она работала в газете курьером. Как все иногородние, онасначала увидела столицу не с лучшей стороны. Плохое общежитие, скудное питание,и рядом никого, кому можно было поплакаться в жилетку.

Но в молодости и зрелости на одни и те жепроблемы смотришь по-разному. Зинуля подкрашивала чернилами «залысины» натуфлях, покупала в «Детском мире» подростковые белые футболочки и варила их вводе с аналиновой краской… Получалось отлично, просто фирменные майки…Постоянное недоедание сделало ее еще недавно по-детски пухлую фигурку стройной,а глаза загадочно – огромными… У нее появились кавалеры. Но долго околохорошенькой девочки не задерживался никто. Зина испытывала отвращение к сексу,ее просто тошнило при виде раздетых мужиков, и она заставляла любовников почасу простаивать в душе, чтобы полностью «смыть» запах мужского тела. Потом, наодной вечеринке, она случайно оказалась в постели с женщиной и поняла правду освоей половой принадлежности.

В богемном кругу, куда были вхожи студентыЛитературного института, на геев и лесбиянок смотрели без всякого порицания, иЗиночка легко находила партнерш. Ну а затем ее свели с Адой Марковной. Директоргостиницы! Это был явный моветон! Но Адочка щедро одаривала Зину, полностьювзяв ее на свое обеспечение. Завязался роман. Вскоре Зиночка поняла, чтовлюбленная Ада готова на все. Девушка окончательно распоясалась, стала хамить Аде,заводить шашни на стороне… Но, очевидно, Ада Марковна была из породы тех людей,кому по душе, когда их унижают… Зинины художества она принимала с выражениемхристианского терпения на лице, позволяя девчонке делать все, что вздумается.

Голодные студенческие годы давным-давнопрошли. Ада Марковна, нажав на все имеющиеся связи, ухитрилась прописатьлюбовницу у себя в квартире под видом двоюродной сестры. Кто помнитшестидесятые годы, тот поймет, как это было непросто. Но Ада сумела обойти всепрепоны, более того, она же пристроила Зюку на работу в малоизвестное широкойпублике издание, многотиражную газету, которую выпускал для своих членов Союзхудожников СССР. Так началась карьера Зинаиды на журналистском поприще.

В тот роковой майский день Зинка здоровоподдала. Маститый и обласканный властями Эдуард Хромов открыл свою выставку иупоил всех присутствующих вусмерть. Как всегда, на таких банкетах водка иконьяк лились рекой, а с закуской было плохо – немного сыра, докторскойколбасы и штук сто пирожных.

Зинуля не любила сладкое, а сыр и колбасурасхватали моментально. Пришлось ей пить, не закусывая, да к тому же она неуспела пообедать. Наверное, поэтому коньяк, вместо того чтобы попасть вжелудок, ударил в голову. Зина почти перестала соображать и смутно помниладальнейшие события.

Сначала она, выйдя из выставочного зала,шлялась по улицам, потом отчего-то забрела в кино, затем, уже слегкапротрезвев, оказалась на Киевском вокзале. Здесь к ней и подсела веселаядевчонка в замшевой юбочке. Слово за слово, и они выяснили, что великолепноподходят друг другу… Незнакомка назвалась Любой Воротниковой, приехала она вМоскву за счастьем из Харькова и не имела в большом городе никого – нидрузей, ни родственников, естественно, квартиры тоже. Так они и пришли в «Морскую»,слегка покачиваясь, потому что подобранная на вокзале Воротникова даже неуспела снять комнату.

Войдя в номер, они сначала разделись, потомЗина пошла в душ. Когда журналистка вернулась, ее партнерша заливалась слезами.

– Что случилось? – удивилась Зюка.

В ответ Люба вытянула вперед правую руку сопасной бритвой. Зина перепугалась до полной потери самоконтроля. Воротниковаперестала рыдать и принялась хохотать.

– Положи лезвие, – велела Зинаида.

– Боишься? – ухмыльнуласьЛюба. – Не надо, тебя я не трону.

Не успела Иванова раскрыть рот, как девицабыстрым, резким движением полоснула себя по нежной шее. Кровь взлетелафонтаном, экзальтированная Зиночка почти потеряла сознание, а когда пришла всебя, на ковре лежал бездыханный труп.

В ужасе, растеряв остатки самообладания,Зинуля подскочила к тому, что еще десять минут назад было человеком, и зачем-товырвала из безвольной руки бритву. Потом вымыла ее в ванной. Номер выгляделкошмарно. Повсюду были капли, пятна и озера крови. Зиночка никогда не думала, чтов человеке ее столько. Понимая, что ей одной никогда не справиться, Зина снялаперемазанные туфли и босиком спустилась к Марине.

– Очень похоже на сказку, – хмыкнулая, – прямо тысяча и одна ночь.

– Вот поэтому я гадине Маринке иплатила, – вздохнула Зюка, – потому что никто бы мне не поверил.Только я не вру. Я не способна никого убить!

– А Жанна?

– Не трогала я ее! – выкрикнулаЗюка. – Поймите, мне легче денег дать, и потом подумайте, ну не глупо лисамой действовать, когда наемные киллеры чуть ли не в газете объявленияпомещают?

– Некоторые дела следует обтяпыватьлично, не впутывая посторонних, – парировала я.

– Мне Жанкина смерть быланевыгодна, – хмыкнула Зюка, – сейчас только страшнее стало, простосон потеряла. Чуть на лестнице лифт зашумит, я цепенею: ну, думаю, за мной измилиции явились.

– Отчего же вы впали в такое состояние?

– Жанна та еще птичка, – злобнопрошипела Зюка, – не понравились ей мои правдивые статьи, обиделась насправедливую критику. Кто же виноват, что она жуткие пейзажи малевала. Глаза быне смотрели: на переднем плане цветочки размером с елку, посередине прудик, ана берегу березки, просто лубок, мазня деревенского маляра. А уж как онаобозлилась, когда я ей пару дельных советов дала, кстати, только из добрыхчувств… Никита ко мне заявился с выговором, наглец!

Прошло время, Зина решила, что Жанна больше недержит на нее зла, и поэтому обрадовалась, когда та позвонила и пригласила ее вДом художника на обед. Худой мир всегда лучше доброй ссоры. Но трапеза прошласовсем не так, как рассчитывала критикесса. Жанна даже не прикоснулась кзаказанной еде, а когда Зюка поднесла ко рту ложку солянки, сказала:

– Теперь будешь писать обо мне толькохорошо, хвалить изо всех сил.

Зина в недоумении уставилась на Малышеву:

– Ты заболела?

– Нет, – усмехнуласьхудожница, – но тебе придется меня слушаться…