А в Москве народу – десять миллионов. А в России – сто пятьдесят. И только троим из них – ей, Валерке и Эдику – есть дело до Ленки. А что тут удивительного? Не было же ей, Ире, закосневшей в своем непробиваемом московском благополучии, никакого дела до пленных мальчишек-солдатиков, над которыми измываются чеченские бандиты. До их исплаканных матерей и почерневших отцов.

Не было же ей, Ире, никакого дела до тех самых женщин из далекого сибирского городка, которые каждый день гадали, чем накормить детей, если зарплаты уже полгода не видать.

Вот и до Ленки никому не будет дела. И вообще кто сказал, что в России сто пятьдесят миллионов человек?

Нет, в России сейчас пятьдесят миллионов раз по три человека. Пятьдесят миллионов раз по пресловутой средней семье, в каждой из которых плачут по своему и только своему ребенку, матери, отцу. Хорошо еще, что в России пока еще не сто пятьдесят миллионов раз по одному человеку. Иначе Ленке совсем не на кого было бы надеяться.

Но пока, пока еще Ленка может надеяться на нее, Иру, свою неродную, но больше, чем родную, сестру. И ей, Ире, сейчас не должно быть никакого дела до Аксенова с его комбинатом и его городом, ни одному из сотен жителей которого нет дела до Лены и Валерки. Сейчас она поднимет трубку, наберет номер и скажет:

" – Саш, привет, это я.

– Да, я слушаю. – Голос усталый, напряженно-равнодушный.

– Ну вот, я сижу на чемоданах, а ты куда-то пропал…

Растерянное молчание.

– Видишь, ты какой! (Возмущенно.) Стоило мне один раз, ну только один раз пошутить, и ты сразу купился. А я-то, дурочка, думала, что ты, как истинный рыцарь, тут же сядешь в самолет и примчишься сражаться за меня с мифическим любовником! (Обиженно.) Господи, ну что же вы, мужики, такие простые… (Тоскливо.) Так ты меня встречаешь? (Игриво.) Во сколько ночной прилетает, ну тот, на который я тебя провожала? (деловито.) – В половине третьего по-нашему. – Машинальный ответ. И тут же вполне искренняя угроза:

– Ну, только приземлись! Я тебе покажу шуточки!

Смех".

Ленка будет жива и, как всегда, красива. Она всегда будет красива и молода. Валерка счастлив, что вернулась мама. Они с Аксеновым поженятся, и от нее не потребуется ничего особенного – только иногда отвечать на кое-какие вопросы. Пленка ляжет в укромный уголок в качестве залога ее искренности. Но искренность – штука трудноизмеримая. Всегда можно сказать: «Не знаю. Он со мной на эти темы не разговаривает». Можно даже сделать так, чтоб и в самом деле не разговаривал: «Милый, женщинам это неинтересно!» Все. Все живы-здоровы, хоть и не особенно счастливы. Так это только дети думают, что есть в жизни счастье. Взрослые люди понимают, что его нет и быть не может. Только почему-то не получается у нее взять со стола трубку и набрать номер. То ли руки, то ли голова не слушается, то ли все вместе. Теперь она понимает, в каких случаях люди на стены головой бросаются.

В случаях, когда голова не желает слушаться хозяина, ей, голове, видите ли, счастья подавай. А Ленка тут при чем?

Ленка ни при чем. Она не виновата, что угодила ей в подруги. И Аксенов ни при чем. Он не виноват, что она оказалась форменной дурой. Но ей придется между ними выбирать. Направо пойдешь, налево пойдешь… Ей придется сделать этот выбор.

«Неужели ты не видишь, это же ложный выбор!»

Они с Аксеновым шли с кладбища в городе Бабкине. Он говорил торопливо и сбивчиво, а она его не слышал. Оказывается – слышала. Просто не понимала, о чем речь.

"Нас заставляют выбирать – либо сволочь, либо быдло.

Но это ложный выбор, стоит только от него отказаться, и все становится на свои места".

Стоит только от него отказаться… Что будет, если" она не выберет? Не выберет, и все. Ленка нужна им только для того, чтобы заставить ее выбрать. К Аксенову без нее им не подобраться. Вся проблема только в ней.

Без нее все станет на свои места. Значит, нужно сделать так, чтобы ее не было. Как же она сразу не догадалась!

Это выход. Единственный выход.

Она больше не смотрела ни на тонкое Ленкино лицо, ни на телефон. Она теперь могла на них не смотреть. Она встала на цыпочки, чтобы повернуть верхнюю ручку балконной двери. Ленка не понимала: «Как ты можешь жить на шестнадцатом этаже? Это все равно что быть подвешенным между небом и землей, ни туда ни сюда». Правильно не понимала. В многоэтажках по большому счету и не живут, в них существуют в ожидании смерти. И сейчас, когда ей осталась последняя балконная задвижка, ей почему-то жаль именно того, что всю свою жизнь она так и провисела на этажах над мертвым асфальтом. Сейчас она наконец-то поняла маму. Мама – молодец. Она не просто так укатила в деревню копаться на грядках, разводить кур и варить для отчима его любимую грибную лапшу. Она уехала жить. Там она сможет пережить потерю своей единственной дочки.

Визгливый сигнал телефонной трубки оборвал ее мысли в тот момент, когда до самого главного, что требовалось сейчас уяснить, оставалось совсем немного. Ей было вовсе не интересно, что и кто ей скажет, но телефонный визг мешал думать и действовать. Она взяла трубку и нажала кнопочку совершенно спокойно, точно ее оторвали от вечернего чаепития со сдобными булочками.

– Ирка, стой! Не смей этого делать! Слышишь? Ты меня слышишь? Скажи что-нибудь! Скажи!

– Ле-на, – протянула Ира, опустилась все на ту же приступку, а балконная дверь с размаху захлопнулась сквозняком и стукнула ее по спине. Она не могла так вот сразу отойти от своих мыслей и намерений, хоть совсем не великим краешком, но все же распространившихся уже за ту сторону, и потому не смогла сообразить, что значит Ленкин голос в трубке.

– Ирочка! Ира. Я успела, Ирочка, я успела! – смеялась и плакала одновременно Ленка, но, выдержав паузу и послушав Ирино дыхание, продолжала уже спокойно и даже бесстрастно:

– Успокойся. Со мной все нормально. Я дома, сижу на диване. Я ведь сразу не поняла, что ты такое можешь придумать, а тут как вступило в сердце, просто нечем дышать. Последний этаж, как специально, последний этаж.

Но я успела. Ирка, я успела, это главное. Я говорила ему, что ничего не получится. Не пройдет этот номер с тобой. Но ведь Эдик дурак. Умный, а дурак, ты же знаешь. Самых простых вещей не понимает. Обрадовался, что подфартило, когда узнал, что ты с Аксеновым, раскатал губу на грандиозный заказ. Твой Аксенов – у них сейчас головная боль номер один. С ног сбились, чтоб его в угол загнать, а тут ты прямо под боком… Такая Эдику удача. Только я ему сразу сказала, что ничего с тобой не получится. Ты – не я. Это я – из стороны в сторону, из стороны в сторону.

Меня слишком много. Все хотелось куда-то деться. А куда?

На том и поймалась. Они нас на том и ловят, Ирка, что другой жизни у нас нет. Не придумали, не устроили. Либо живешь по их законам, либо существуешь в подвешенном состоянии. Как там твой Аксенов говорит? Ложный выбор?