Конноэкипажная эпоха была не без недостатков. Есть совершенно очевидные – вроде отсутствия канализации, кондиционеров или современной медицины. А для нас был еще один, хоть и не столь очевидный, но очень важный. В мире, где нет ни грузовиков, ни легковых машин, практически нельзя путешествовать автостопом. Разумеется, иногда удавалось проехать на какой-нибудь фермерской подводе, но разница между пешим шагом и конской поступью, в общем-то, не так уж велика. Так что не важно, пешком или в возке, а пятнадцать миль в день было приличным суточным переходом, к сожалению не оставлявшим времени заработать на хлеб насущный и на ночлег.

Есть древний парадокс об Ахиллесе и черепахе, где преследователь с каждым шагом наполовину сокращает расстояние до движущейся цели. Вопрос: через какое время он ее догонит? Ответ: никогда.

Именно таким образом мы и «продвигались» от Оклахома-Сити до Джоплина.

Мое беспокойство объяснялось еще одной причиной. Я все больше укреплялся в мысли, что мы и в самом деле вступили в Последние времена и что пришествия Иисуса и Страшного суда можно ждать в любую минуту, а моя любимая, без которой не было мне жизни, все еще не вернулась в объятия Христа. Я старался ее не торопить, хотя мне и приходилось собирать всю волю в кулак, чтобы не препятствовать ее желанию вести свои внутренние борения в одиночестве. Я стал плохо спать из-за того, что меня неустанно терзали мысли о ней.

Наверное, я слегка помешался (в дополнение к параноидной уверенности, что смена миров происходит, чтобы уязвить меня лично), точнее – проникся безосновательным, но непреложным убеждением, что для спасения бессмертной души моей ненаглядной нам просто необходимо завершить путешествие. Дай добраться нам до Канзаса, о Господи мой Боже, и я стану молиться без передышки, пока не обращу ее и не приведу к стопам Твоим. О Господь Бог Израилев, пошли мне это благо!

Я продолжал искать работу судомоя (или любую другую), хотя у нас еще были и серебро, и золото, которые можно было обменять на местные деньги. Но мотелей больше не существовало, гостиницы встречались нечасто, а ресторанов стало куда меньше, поскольку они не вписывались в здешнюю экономику: люди путешествовали редко, а большинство кормилось дома.

Проще всего было найти работу по очистке стойл на извозных или постоялых дворах. Я предпочитал мойку посуды, особенно потому что у меня была всего одна пара ботинок, но придерживался правила браться за любой честный труд, позволявший нам продвигаться к цели.

Вы, может, недоумеваете, почему мы не переключились на путешествия в товарных вагонах? Но, во-первых, я не знал, как это делается, поскольку раньше таким делом мне не приходилось заниматься. А еще важнее то, что в поездах я не мог уберечь Маргу от беды. Прыгать в товарняк на ходу – опасное занятие. Еще большие неприятности доставляли люди: железнодорожная полиция, называемая «быками», и всякая шпана – хобо, бродяги, попрошайки, бездельники. Нет смысла дальше обсуждать эти мрачные опасности, ибо я твердо решил держать Маргрету подальше от железнодорожных путей и сомнительных ночлежек.

А мое беспокойство все росло. И хотя я строго выполнял просьбу Марги и воздерживался от уговоров, каждый вечер в ее присутствии я молился вслух, на коленях. Наконец, к моей великой радости, моя любимая присоединилась ко мне и опустилась на колени рядом. Она не молилась вслух, и я тоже умолк, лишь в конце сказал: «Во имя Христа, аминь». И все же эту тему мы не обсуждали.

Лошадью и двуколкой (Боже, какая духота! «Циклон надвигается», – сказала бы моя бабушка Хергенсхаймер) – я обзавелся в результате успешной очистки стойл в одном из извозных дворов. Как обычно, я уволился на другой же день, сказав своему временному хозяину, что нам с женой нужно поскорее попасть в Джоплин, к ее хворой матери.

Он тут же, будто ненароком, припомнил, что в соседний городок надо вернуть двуколку; на самом деле в его конюшне застоялись лошади и тарантасы, как свои, так и чужие, иначе он дождался бы случая сдать повозку внаем какому-нибудь заезжему коммивояжеру. Я вызвался доставить лошадь и двуколку с условием, что мне заплатят за один рабочий день по ставке – весьма скромной, – причитавшейся мне за то, что я выгребал навоз лопатой и чистил лошадей щетками.

Хозяин возразил, что делает мне одолжение, поскольку нам с женой все равно надо в Джоплин.

На его стороне была и логика, и хозяйская воля – и я согласился. Его жена украдкой сунула нам какую-то еду в дорогу да еще накормила завтраком после ночи, проведенной в сарае.

Поэтому, погоняя лошадь, я не чувствовал себя таким уж несчастным, невзирая на жару и на наши беды. День ото дня мы на несколько миль приближались к Джоплину… а моя любимая начала молиться. Стало казаться, что мы наконец-то свободны.

В предместье небольшого городка (Лоуэлл? Расин? уже и не вспомнить) мы попали на молитвенное собрание под открытым небом. Я бывал на таких в детстве: все так же, по старинке – и проповедник, и евангелическое бдение. По левую сторону дороги находилось старое кладбище, довольно ухоженное, хотя трава на могилах пожухла; напротив, по правую сторону дороги, на лугу раскинули шатер для проповедей. Я подумал, случайно или намеренно библейские наставления решили проводить у кладбища? Если бы в этом деле участвовал преподобный Дэнни, я бы знал, что это нарочно придумано: при виде могил люди обычно задумываются о вечности, которая их ожидает.

Возле шатра теснились повозки и фермерские подводы, а за ними был устроен временный загон для скота. По другую сторону шатра установили столы из наскоро обструганных досок; с них еще не убрали остатки угощения. Судя по всему, евангелическое собрание было серьезным и многолюдным, из тех, что начинаются поутру, в полдень прерываются на обед, потом продолжаются до ужина и кончаются, лишь когда проповедник решит, что спасенных душ набралось достаточно.

(Я презираю современных городских проповедников с их пятиминутными «мотивационными наставлениями». А вот Билли Сандей проповедовал по семь часов, подкрепляя свои силы одним-единственным стаканом воды, а потом еще и выходил не только к вечерней, но и к утренней проповеди. Неудивительно, что языческие секты сейчас растут как грибы после дождя.)

Поблизости от шатра стоял фургон, запряженный парой лошадей. На стенке было написано: «Брат „Библия“ Барнаби», а спереди красовался кусок холстины, укрепленный на растяжках и стойках:

Стародавняя религия!

Брат «Библия» Барнаби

Исцеляет на каждом бдении:

в 10 часов утра, в 2 часа пополудни, в 7 часов вечера.

Ежедневно с воскресенья пятого июня до

!!!СУДНОГО ДНЯ!!!

Я натянул вожжи, объясняя кобыле, что надо остановиться.

– Дорогая, ты только посмотри!

Маргрета прочла объявление и ничего не ответила.

– Восторгаюсь его смелостью, – сказал я. – Брат Барнаби ставит на кон свою репутацию, обещая, что Страшный суд состоится еще до начала жатвы… которая, судя по жаре, в этом году начнется рано.